Антропология экстремальных групп: Доминантные отношения среди военнослужащих срочной службы Российской Армии - [21]

Описание солдатской трапезы воспроизводит мифологическую картину всеобщего хаоса «пожирания», которое происходит «в полном молчании», и усилено аллегориями, которые в универсальном архетипическом коде представлены существами-антиподами — животными и инородцами, рвущими хлеб, так «что крошки летят на соседние столы». Посреди этого разгула инстинктов — островки культуры: столы, за которыми сидят «сержанты», «деревянные дембеля», или лица, способные договориться о взаимном сдерживании, что семиотически выражено знаками их культурной однородности. Но если за столом собираются представители разных культур, именуемые сленговыми синонимами слова «инородец», то их векторы силы образуют в центре стола семиотическую воронку. В ней исчезает не только пища, но и личность человека: «За столом у аров по-иному. Они, как кадавры, набрасываются на пищу и пожирают ее мгновенно. Это столь заразительно, что и ты сам теряешь элементарное приличие. (Курсив мой. — К. Б.)».

Граница «свой/чужой» при отсутствии социо-культурных маркеров проходит в области восприятия иноэтничности. Интересно, что, проводя этнические маркеры в культуре питания, автор цитированных писем отмечает некультурное поведение за солдатским столом у представителей кавказских народов, которые в своей родной среде как раз отличаются высокой культурой застолья. Это говорит только о том, что солдатский стол не ассоциируется ни с застольем, ни с культурой. Солдаты не воспринимают унифицированные армейские нормы в качестве культурно значимых. Но они это рефлексируют только в письмах домой.

Баня

В баню человек идет, как известно, голым, оставляя все знаки своего статуса (разве что за исключением татуировок) в предбаннике. Однако это обстоятельство не снижает остроту межстатусных отношений в парилке.

Человек, лишенный возможности обозначить свой статус визуальным символом, начинает бессознательно выражать его в агрессивных действиях. Поэтому армейская баня — это всегда среда нагнетенного межстатусного конфликта. Младших оттесняют от лучших кранов, и они толпятся у единственного, едва работающего крана с кипятком, или напротив, ледяной водой. Им не достаются тазы, мочалки, мыло. Их грубо подгоняют, им перекрывают воду.

[Из солдатских писем]

<…> И баня тут вообще не баня. Забежали 40 человек на 10 минут, или вода идет только холодная, или только кипяток, толком и не помоешься. Купаемся три раза в месяц. Грязь растерли и выбежали, и белья не хватает, бывает. Трусы грязные чьи-нибудь оденешь, или майку, а потом спрашивают, откуда эти болезни.

(«Армия рабов»)

[Из воспоминаний бывших солдат]

— У нас в бане в учебке под Калининградом вода текла из двух «сосков». Из одного лучше, из другого хуже. Под тем, что лучше, моется сержант, взвод — под остальным. А банщик был такой здоро-о-вый осетин. У него был длинный такой кожаный ремень. Он любил там прохаживаться и хлестать по голым задницам. Это он подгонял нас так.

— А у нас тоже эпизодов хватало. Как-то в учебке роту пригнали в баню. Нас там по несколько взводов загоняли мыться. Предбанник маленький, давка страшная, суета, все издерганные. Мы стоим, ждем команды. А жара страшная уже, в Средней Азии весна, что у нас лето, а мы все еще в зимних рубахах две недели без перемены пробегали. И что-то в ожидании очереди расслабились, и давай нательные рубахи снимать. Не терпелось скорее снять с себя эту вонь. Ну вот, поснимали и в кучу их сложили, как обычно. А сержант за этим наблюдает, и потом вдруг говорит: «А что, была команда раздеться?». Все замерли. «Слушай мою команду. Рубахи надеть!» А разобрать, где твоя, где чужая уже невозможно. Что делать. Пришлось надевать. Я до сих пор помню то отвращение от липкой чужой рубахи.

(ПМА, 1999 г.)

Подобные примеры можно приводить без конца. В итоге семиотика доминантных отношений в солдатской бане сводится к примитивной социальной стратификации голой человеческой массы в бинарной оппозиции «чистый/грязный». В армии чистота тела — признак элитарности. Одна из привилегий элиты, достигаемая за счет знакомства с банщиком, — возможность помыться в любое время.

Персона армейского банщика предельно знаковая. В ней, как в капле, отражается вся система актуальных отношений. На службу в подобные заведения попадают люди особого склада. Они обладают собачьим чутьем иерархии, улавливают тончайшие нюансы настроения высших командиров и адекватно на них реагируют, умеют поддержать не раздражающий начальственное ухо разговор, вставить нужную шутку в нужное время, в общем, вести себя соразмерно социальной дистанции, при том, чтобы старший получил от этого максимум удовольствия. В иерархических группах этот талант чрезвычайно ценится. Кроме того, они вырабатывают к каждому члену иерархии особый подход и, тем самым, воспроизводят общую иерархию в частных ситуациях: почтительность к старшим офицерам, к которым он может обращаться по имени-отчеству; корректная фамильярность к младшим офицерам, прапорщикам и наиболее влиятельным дембелям; холодное презрение к духам и всем остальным.

Банщик исключительно аккуратен в одежде, которая выдерживается во всех атрибутах неуставной иерархии. Кроме того, он постоянно демонстрирует еще один важный символ исключительности: связку ключей от своего хозяйства. Она прикреплена на тонкую цепь к поясу, и он ее постоянно вращает, поигрывая. На языке жестов это означает только одно: «Смотрите, у меня, есть хозяйство». По отношению к остальным солдатам, это значит: