Антропный принцип, продолжение - [20]

Дверь задрожала и распахнулась от пинка ногой. Славка стоял на пороге, прижимая подмышкой целлофановый пакет с хлебом и держа в руке тарелку с несколькими сосисками и подсохшей горбушкой копченой колбасы.

– Так, держи вот, поставь куда-нибудь… Водку будешь?

Я вздохнул и кивнул обреченно. Выпить с хозяином – традиционная русская плата за гостеприимство, и отказать в ней немыслимо так же, как в ужине и ночлеге попавшему в переделку старому другу.

– Тогда щас.

Он снова вышел и вернулся с большой миской квашеной капусты и бутылкой «Пшеничной» в боковом кармане пиджака. Мы накрыли табуретку газетой, поставили на нее тарелки и водку, я устроился на диване, Славка подтащил стул, уселся на него верхом и, пошарив, нашел на полке две маленькие рюмки, захватанные и пыльные – посмотрел на них критически, крепко дунул в каждую и поставил на табурет. Я открыл бутылку и в сосредоточенной тишине аккуратно разлил по первой.

– Ну, за встречу!

Славка выпил, крякнул, шумно вдохнул носом и с энтузиазмом захрустел капустой.

– Витюня, для начала у меня к тебе один очень важный вопрос. – Он значительно поднял палец вверх и посмотрел на меня. – Как ты дошел до такой жизни, что тебя ищет ЧеКа?

Я вздохнул, перебирая в уме возможные варианты ответов, будто оглавление к внушительному сборнику рассказов всех жанров, от фантастики до детектива, и остановился в итоге на любовно-авантюрной истории за авторством товарища Ильинского – той, которую он так вдохновенно исполнил всего неделю назад моим друзьям и соседям.

– Девицу рыжую помнишь?

– Ну?

– Так вот…

Я заметил, что вру уже почти без стеснения – пообвыкся за последние дни, да и история эта, если рассматривать ее метафорически, была ближе всего к истине. Я добавил жизни и красок, рассказал заодно и про «вежливых людей», и про Рубинчика, и про подполковника Жвалова, а потом перешел к драматическому появлению у меня дома Саввы и Яны, опустив только метафизическую составляющую событий. Славка слушал, с аппетитом ел сосиски, то энергично кивал, то сокрушенно качал головой, периодически вставлял «Ну и ну!» и «Охренеть!», но я заметил быстрые острые взгляды, которые он пару раз бросил исподлобья, и понимал, что друг моих детских лет вовсе не доверчив, не прост, и не только слушает, а еще и соотносит услышанное с чем-то, уже ему известным. Романтической повести Саввы не хватало финала, и мне пришлось сымпровизировать, рассказав о коварной засаде сотрудников КГБ, предателе Хоппере и о том, что из всех действующих лиц этой новеллы на свободе остался только я один.

– Да, Витюня, всегда ты был немного блаженным, – подытожил Славка.

С этой очевидностью трудно было поспорить.

– Вот и влип из-за этого, – продолжил он. – Как тогда, в пятом классе, из-за пионерского барабана, помнишь?..

«А помнишь?..» – едва прозвучат эти слова во время встречи друзей детства после долгой разлуки, как всякий, кто не имел счастья разделять с ними чудесные или не очень школьные годы, может рассчитывать лишь на роль слушателя и свидетеля того, как воспоминания множатся, и цепляются друг за друга, и несутся бурным потоком, и нет им конца, а двое приятелей, перебивая друг друга, то выкрикивают одним им понятную несуразицу, то хохочут и лупят себя от восторга по ляжкам, стремительно скидывая за несколько минут полтора десятка лет. И мы вспоминали, и пили, совсем не хмелея, и Славка включил магнитофон, потому что чего просто так вот сидеть, и Высоцкий запел сначала про коней, потом про парус, потом еще про что-то, а мы почти дошли в своих мемуарах до того момента, когда одним летним днем вдруг оказались с ножами в руках напротив друг друга – и обошли его стороной, молчаливо согласившись на том, что есть то, что стоит помнить, а есть и то, что лучше не ворошить…

Детям вечно досаден

Их возраст и быт —

И дрались мы до ссадин,

До смертных обид,

Но одежды латали

Нам матери в срок,

Мы же книги глотали,

Пьянея от строк…

– Меня под конец восьмилетки занесло не туда – ну, ты помнишь. Отец сел в третий раз, компания нашлась стрёмная – короче, я в пятнадцать лет попал в интернат при СпецПТУ, это такой филиал колонии, кузница кадров, как Суворовское училище для армии: типа, отучился в «путействе» на слесаря, украл по-быстрому и уехал на зону, карьеру делать. Я так и хотел: ну там, понятия, воровской ход, все дела. Дурак был, короче. Мне повезло, что у нас НВП[5] преподавал такой Колесник Иван Федорович, дядя Ваня – вот был мужик! Сам воевал, служил в десанте в Великую Отечественную, на пенсии преподавать пошел, ну и как-то смог достучаться в том смысле, что сесть в тюрьму никогда не поздно, но это путь для тех, кто ничего другого в жизни не может или не хочет, а если ты по жизни сильный и считаешь, что чего-то стоишь, так докажи это себе и другим – ну, в общем, на слабо, конечно, брал, как я теперь понимаю, но и меня, и многих других пацанов он от уголовки спас. Ну а куда, если не в тюрьму? Понятное дело, в армию. Еще в милицию можно или в попы пойти, но это уж очень крутой поворот. Я после училища год на заводе кое-как перекантовался учеником, а в 73-м ушел служить, потом остался на сверхсрочную, в школе прапорщиков отучился, попал в разведку. Предлагали идти учиться на офицера, но я не хотел, мне и так все нравилось: и служба, и то, что все понятно, четко, нравилось, что есть смысл какой-то во всем, что важное дело делаю, Родине служу, а не штаны просиживаю где-то. Думал, спокойно до пенсии отслужу, а там, может быть, тоже НВП преподавать пойду. А в 79-м, когда все началось, сам попросился «за речку»