Антропный принцип - [56]

Я вспоминал, сколько подозрительных несостыковок заметил в рассказе Яны еще в тот вечер, когда они с Саввой незваными гостями заявились ко мне домой, как отнес тогда их на невозможность понять человеческим разумом мотивы и побуждения неземного рассудка – и вот, теперь, после разговора со Стеллой все, казалось бы, встало на свои места – и в то же время перевернулось с ног на голову. Потом я подумал, что нет ничего проще, чем заставить поверить во что угодно того, кого сначала беспощадно пытаешь, а потом извиняешься за ошибку и вознаграждаешь страдания кажущейся откровенностью. Вспомнил Савву: неужели он не заметил, не задался вопросами, а просто так взял и поверил? – и у меня не было иного ответа, кроме слов “Он, конечно, незаурядная личность, умница – но ведь тоже человек, как и ты”.

Я с детства знал, за кого воевать: за наших против немцев, за красных против белых, за честных граждан против преступников. Сейчас, вне человеческого измерения, все запуталось, но ясно было одно: я оказался в центре противостояния двух невероятно могущественных и непостижимых сил, чьи мотивы мне неясны, намерения неизвестны, и каждая из которых с легкостью использует ложь как оружие в противоборстве друг с другом. Я не верил Яне – собственно, до конца я никогда ей не доверял, но не мог поверить и Иф Штеллай, потому что просто в силу своей человеческой природы не в состоянии был отличить махровое жульническое вранье элохимов и шедов от правды и сомневался уже, существует ли такая правда вообще. Так бывает, когда, усомнившись в друге, ты идешь за истиной к его врагу – но и тому не можешь довериться, потому что он враг, а значит, пристрастен, и цепочка сомнения и подозрений замыкается в круг, и в этом круге ты оказываешься совершенно один.

Я молчал, пил коньяк, смотрел на изнанку разведенных мостов, на то, как пустеют постепенно людные набережные, как гаснут на улицах фонари и окна далеких домов – сидел, стараясь почувствовать каждую минуту из тех, что остались мне до момента, когда нужно будет возвращаться и решать, что делать дальше.

“Невская Волна” причалила у пристани Петровского спуска без трех минут четыре утра. Скоро Мелех в своей башне, озаренной угрюмыми темно-багровыми молотом и серпом, нажмет на приводящие рычаги механизмов Вселенной и обновит реальность. Корабль мягко ткнулся в гранит резиновыми покрышками на борту, рыжий матрос перепрыгнул через леер и ловко накинул толстую канатную петлю на отполированный кнехт. Громко стукнули деревянные сходни.

– Спасибо за прекрасный вечер, Витя, – сказала Стелла, легко поцеловала меня в щеку, чуть отстранилась и деловито потерла отпечаток помады, размазав ее по щетине. – Колючий какой, тебе нужно побриться. Ну что же, до встречи?

– До свидания, – ответил я, чуть подумав. – Будем на связи.

Я сошел с трапа и обернулся.

Корабль исчез – ни огней, ни музыки, ни даже тени, только в неподвижном предутреннем воздухе повис странный отзвук, как будто лопнула толстая стальная струна, да масляно-черная густая волна плеснула прощально о камень.

Глава 12 Задача пяти тел

Первым делом я активировал защитный значок. Олимпийский волчонок ободряюще подмигнул красным глазом. Как бы там ни было, я не хотел пока, чтобы меня могли обнаружить ни Стелла, ни Яна. Нужно было сначала во всем разобраться.

Я присел на гранитный парапет набережной, вытащил из смятой пачки последнюю сигарету и с удовольствием закурил. Все вокруг было темно, пусто, недвижно, словно декорация в ночном театре, ожидающая появления актеров и зрителей, и похоже, что в предстоящем спектакле мне отводилась роль марионетки, ниточки от которой рвут друг у друга из рук повздорившие кукловоды.

Но это мы еще поглядим. Может, я и стойкий солдатик, но не такой уж и оловянный.

Я выбросил окурок в воду, перешел проезжую часть и направился в сторону улицы Красной, чье устье чернело под полукружием арки меж торжественных бело-желтых фасадов бывших Сената с Синодом, похожих, как близнецы.

На вчерашнем номере “Вечернего Ленинграда”, приклеенном на газетном стенде, значилась дата: 28 августа, вторник. Ночь в закулисье обернулась четырьмя днями снаружи, и оставалось только догадываться, что могло случиться здесь за это время.

Рядом со стендом прислонилась к стене покосившаяся телефонная будка. Я вытащил из кармана брюк кошелек; в нем позвякивало немного мелочи, среди которой нашлись двухкопеечные монеты. Я вошел в будку и набрал свой домашний номер.

Папа снял трубку после второго гудка – знак тревоги, когда человек и в пятом часу утра спит вполглаза, поставив телефон рядом с кроватью.

– Я слушаю.

– Папа, – сказал я.

В трубке немедленно щелкнуло.

Отец откашлялся и ответил:

– Сынок.

– Папа, я в порядке. Прости, что пропал – были свои обстоятельства…

– Понимаю.

Отец помолчал, видимо, подбирая слова, и произнес:

– У нас все хорошо. Мама волновалась очень, но позвонил твой начальник, полковник Макаров, и сказал ей, что ты на специальном задании. Успокоил немного.

“Спасибо тебе, Иван Юрьевич, – подумал я. – Человек”.

– Очень поддерживают товарищи из госбезопасности, – продолжал отец. – Заботятся о нас, присматривают, вот, дежурство в парадной установили, чтобы нам было спокойнее. До работы провожают. Как бы мы без них справились, даже не знаю.