Антон Райзер - [112]

Таким образом дебют Райзера все откладывался, меж тем как его упования и сама судьба целиком зависели от этого решения.

В общении с Экхофом Райзер черпал утешение и новые надежды, всякий раз как уже готов был пасть духом, – старик всегда охотно с ним беседовал и снова вливал в него мужество и уверенность в себе.

Однако подчас его слова больно ранили. Так, однажды при обсуждении вероятных ролей Райзер упомянул молодого человека, сыгравшего в «Модных поэтах» роль Рифмовского, на что Экхоф отвечал, что роль эта предназначена для совсем молодого исполнителя, давая понять, что по этой причине Райзер претендовать на нее уже не может. Райзеру тогда едва исполнилось девятнадцать, однако всем он казался старше своих лет. Выходило, что, лишенный радостей юного возраста, он утратил и облик юности.

В другой раз, когда речь зашла о Гёте, Экхоф сказал, что своей комплекцией он схож с Райзером, но лицом приятен, и одно это но убило бы в Райзере актера, не задай Экхоф сразу вслед за этим, по случайному ходу беседы, ободряющего вопроса: нет ли у Райзера, помимо Пролога, еще каких-нибудь поэтических сочинений? Райзер ответил утвердительно и, придя домой, записал по памяти свои стихи, чтобы передать их Экхофу.

Эта работа потребовала несколько дней, и хозяин гостиницы решил, что Райзер сочиняет что-то для сцены. Никаких разуверений он слушать не стал и пожелал Райзеру великих успехов на блестящем поприще, куда тот вступает.

Прочитав стихи Райзера, Экхоф весьма их одобрил и попросил разрешения показать их библиотекарю Райхарду. Это несказанно обрадовало Райзера, так как он всегда помнил давнишнее суждение Экхофа, что актер и поэт сродни друг другу.

Теперь он не сомневался, что эти стихи еще вернее проложат ему путь к театру и приблизят к желанной цели. Вдобавок актер Гроссман, живший тогда в Готе и повстречавшийся Райзеру на улице, еще больше его ободрил, сказав, что его, конечно, так долго не допускают к делу лишь потому, что намереваются дать ему ангажемент без предварительного испытания в дебютной роли. Ведь пошла уже третья неделя жизни Райзера в этом городе.

Эти утешительные слова и дружеская беседа Гроссмана пролились бальзамом на душу Райзера, который до этого одиноко, погруженный в мрачные мысли о своей неопределенной судьбе, бродил туда-сюда около замка, где велись строительные работы.

Домой он воротился с возрожденными надеждами и приятнейшим образом провел день в обществе хозяина.

Назавтра он пошел смотреть репетицию оперетты «Дезертир», в которой приглашенный актер, некий Нойхауз, играл Дезертира, а его жена – Лиллу.

Экхоф работал особенно усердно, Райзер же стоял за кулисами и с наслаждением наблюдал, как усилием и заботой каждого участника постепенно слагалось прекрасное произведение, коим в тот же вечер предстояло насладиться зрителям.

Он живо чувствовал, как близок теперь к этому восхитительному занятию и как очень скоро на этой самой сцене собственной игрою решит свою судьбу и самое его существование примет иной оборот.

Ибо теперь, после долгих скитаний, на этом тесном пространстве сцены сосредоточились все его желания; здесь он видел и обретал себя, здесь само будущее открывало ему бесценные сокровища золотых фантазий и разворачивало перед ним все новые и новые прекрасные дали.

Так, погруженный в думы, он часто стоял среди кулис, так стоял и в этот раз, когда заметил приближающегося к нему библиотекаря Райхарда, от которого со дня на день ждал решительного ответа.

Выражение лица библиотекаря не предвещало ничего хорошего, и, обратившись к Райзеру, он сухим тоном объявил, что, к сожалению, театрального ангажемента, равно как и дебютной роли, ему не предоставят; с этими словами он протянул Райзеру листки с переписанными стихами и, словно в утешенье, добавил, что они написаны легким слогом и ему не следует пренебрегать своим поэтическим талантом.

У Райзера отнялись руки и ноги, в ответ он не смог вымолвить ни слова, лишь отошел к заднику сцены и с отчаянием уперся лбом в холодную стену. Теперь он был по-настоящему несчастен… несчастен вдвойне.

Горести воображаемые и действительные слились в ужасном единстве, наполняя душу страхом и ужасом перед будущим.

Он не видел никакого выхода из лабиринта, куда завело его собственное безрассудство, – перед ним была холодная голая стена, лживый спектакль подошел к концу.

Он выбежал за ворота и в отчаянии стал метаться взад-вперед по аллее, где так часто предавался приятнейшим размышлениям. Мимо него с равнодушным видом шли люди, и никому не приходило в голову, что в эту минуту он расстался с единственной надеждой своей жизни и был теперь одинок как никто в мире.

Но вот что странно: в этом состоянии полнейшего одиночества в нем проснулась прежде неведомая потребность любви, ибо его отчаяние незаметно обернулось состраданием к самому себе, и теперь ему не хватало рядом существа, которое разделило бы с ним это сострадание.

Сразу вернуться в гостиницу он не решился и, оставив себя без обеда, зашел туда лишь ближе к вечеру, чтобы затем отправиться в театр, посмотреть «Дезертира», оперетту, ознаменовавшую гибель всех его надежд.