Антология современной словацкой драматургии - [22]

Конец.

Освальд Заградник Соло для часов с боем

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ФРАНТИШЕК АБЕЛЬ — лифтер на пенсии.

ПАВЕЛ ЕСЕНСКИЙ — его внук.

ДАША ВЫСОЦКАЯ — девушка Павла.

РАЙНЕР —.

ПАНИ КОНТИ — друзья Франтишека Абеля из Дома для престарелых.

ХМЕЛИК —.

ИНСПЕКТОР МИЧ — старик из Дома для престарелых.

ВОДИТЕЛЬ ТАКСИ.

ВРАЧ.

ПЕРВЫЙ САНИТАР.

ВТОРОЙ САНИТАР.

________________

Перевод Ю. Айхенвальд

Osvald Záhradník. Sólo pre bicie (hodiny)

© Osvald Záhradník / LITA, 2014

Действие первое

Гостиная в старом доме. Две лестницы, широкая, «главная» и узкая, «для домашних», выходят в коридор, ведущий в прихожую. Декорация может быть решена и так, что комната находится в полуподвальном помещении. Обставлена она, как во времена наших бабушек было принято обставлять столовую. Хотя отдельные предметы обстановки производят впечатление зажиточности, все в целом свидетельствует о бедности. Особенно это видно по обивке кресел и дивана. На сравнительно новой модной лампе явно самодельный абажур. На буфете стоит большая безвкусная китайская ваза с несколькими запыленными темно-красными и темно-зелеными розами из перьев. Рядом с вазой — старый, приблизительно двадцатых годов, телефонный аппарат. Странным, аляповатым, контрастным пятном в этой обстановке кажутся две цветные репродукции, вероятно из иллюстрированного журнала. На одной из них богатырски размахивает микрофоном Том Джонс, на другой непринужденно позирует в бикини Брижит Бардо. На потертом, просиженном диване лежит ПАВЕЛ, без особого интереса перелистывает цветной журнал большого формата. АБЕЛЬ торопливо вытирает пыль. На нем праздничные брюки, белая рубашка, жилетка, пиджак переброшен через спинку стула. АБЕЛЬ отбрасывает тряпку, прячет в шкаф будильник, затем часы с гирями и наконец с трудом втискивает в шкаф большие стоячие часы. Перенося часы, он задевает ими вытянутые ноги ПАВЛА и спотыкается на свою хромую ногу.

ПАВЕЛ (не отрываясь от журнала). Еще одна такая эвакуация, и я без ног, без рук.

АБЕЛЬ (тяжело дыша, старается засунуть часы в шкаф). Вот и помоги, пока руки-ноги целы.

ПАВЕЛ (нехотя встает). Ну давай.

ПАВЕЛ. Интересно, что бы ты делал, если 6 этот гроб с музыкой оказался на пару сантиметров выше.

АБЕЛЬ. Не с такими делами справлялись!

ПАВЕЛ (иронически). Еще бы! Например, на фронте.

АБЕЛЬ. И на фронте тоже. Да и здесь бывали дела. (Подходит к окну, смотрит на улицу.) Ты вроде собирался к Даше?

ПАВЕЛ. Считай, что меня уже нет. Не смею больше беспокоить. А вообще-то, когда марширует твой зверинец, глаза бы мои не глядели: и смех и слезы. (В незашнурованных ботинках подходит к шкафу и осторожно вытаскивает оттуда спортивную куртку.) Так! Осторожность и внимание! А то придется надевать вместо куртки ходики, а вместо галстука — гирьку на цепочке. (Поворачивается к шкафу спиной, ловко захлопывает дверцы ударом каблука.)

АБЕЛЬ. У тебя до того праздничный «циферблат», что таких мелочей никто не заметит.

ПАВЕЛ (внимательно разглядывая свое лицо в зеркале). Ты что-нибудь имеешь против моего «циферблата»?

АБЕЛЬ. Против «циферблата» ровно ничего. Другой с таким лицом мог бы высоко подняться.

ПАВЕЛ (иронически). Как ты, например. Ты вон куда взлетел! К восьмому этажу и обратно! Нажимать кнопки, открывать двери, кланяться, кланяться — вот карьера! «Покорнейше благодарю!», «Премного благодарен!». Можешь свою карьеру оставить при себе!

АБЕЛЬ (глубоко униженный, изо всех сил стараясь себя сдержать, потом шепотом). Убирайся!

ПАВЕЛ. Что-нибудь не так?

АБЕЛЬ (возмущенно). Убирайся вон, а то плохо будет!

ПАВЕЛ (агрессивно). И так хуже некуда. Еще когда я на свет родился, хуже некуда было. Я просил кого о такой жизни? Я, что ли, заказал крушение поезда, чтобы остаться без родителей? Приюты, детские дома… А теперь… теперь этот музей на мою голову! (С отчаянием оглядывается вокруг.) Нечего сказать, счастье — быть внуком отставного лифтера!

АБЕЛЬ (неожиданно быстрым движением хватает маленькую вазочку, швыряет ее в Павла). Вон!

ПАВЕЛ подбирает осколки.

(В изнеможении садится.) Да, я школу не кончил… Но зато в шестом классе у меня были одни пятерки. (Хромая, идет к буфету, достает из маленькой деревянной коробочки школьный табель и сует его в лицо Павлу, продолжающему, стоя на коленях, подбирать осколки.) На! Сам проверь!

ПАВЕЛ (примирительно). Ладно, ладно, знаю.

АБЕЛЬ. А когда ты учился на одни пятерки, ну скажи, когда?

ПАВЕЛ (неохотно). Никогда!

АБЕЛЬ. А я ведь сам пробивался. Эх, если б у меня тогда был дед, хоть какой-нибудь, хоть лифтер на пенсии… Только никого у меня не было. Понял? Никого!

ПАВЕЛ. Ну, хватит, дед, не сердись. Извини, пожалуйста. Может, валидольчика принести?

АБЕЛЬ. Он на кухне.

ПАВЕЛ идет на кухню.

(Складывает школьный табель, прячет его в буфет. Про себя.) Твоя правда. Я кланялся. Столько кланялся, что некоторых гостей и в лицо-то почти не помнил, только по ботинкам и узнавал, по ботинкам даже лучше, чем в лицо, а ты мне еще чемоданы припомнить забыл. Я их столько за всю жизнь перетаскал, что хватило бы нагрузить товарный поезд. Теперь что! Чемоданишки! А раньше, бывало, дама, и чемодан при ней — контейнер, страшилище. Налегке-то не ездили, как теперь. Стоит, бывало, такой чемоданище, чудо-юдо, и как к нему подступиться, не знаешь. Несешь — руки отрываются. А душа рада: чем он тяжелее, тем чаевые больше… И радовался же я этим чаевым! Я на них покупал одному чумазому мальчугану игрушки и конфеты, посылал ему все в детский дом.