Антология современной польской драматургии - [20]

И вот еще что, перестань пугать кошек. Вой стоит, когда ты идешь. Кошек ты никогда не любил, но это еще не повод, чтобы над ними издеваться. Ведь они тебя всегда чуют и отлетают от дверей, как ошпаренные. Не можешь, что ли, потихоньку ходить, это тебе не парад. Если ты не успокоишься, то в конце концов разбудишь соседей, и пойдут разговоры, что покойник по дому шастает.

А знаешь, что со мной недавно случилось? Я тебе, кажется, еще не рассказывала. Сижу я дома в субботу вечером и слышу стук в дверь. Думаю себе: Боже, открывать или не открывать? Сразу вспомнила, как ты без конца твердил: не открывай никому, если меня нет дома, не открывай никому, если меня нет дома. Сижу тихонько, а стук не прекращается, тебя дома нет, что мне было делать? Иду открывать.

Смотрю в глазок и — ты не угадаешь, кто там стоит! Кася, Кася, майора Шелинского внучка, стоит и рукой машет. Я дверь не открываю, как ты велел, и говорю: в чем дело? Она спрашивает, нет ли у меня аптечки, а то она палец поранила, и кровь пошла. Я про себя думаю: «Боже милостивый, девочка, конечно, есть, входи, входи».

Открываю дверь, а за Касей какой-то парень стоит. Он мне сразу не понравился. Грязный, в зимней куртке, а ведь на улице уже тепло. Конечно, я сглупила, что впустила их в дом. Сглупила, но что было, то было, не о чем теперь говорить. Я пригласила их в большую комнату, а сама иду в ванную поискать какой-нибудь бинт. Всегда бинты были там, а тут нету, и делай, что хочешь. Смотрю, смотрю: есть один. Еще с того времени, когда ты ездил на полигон, немного слежавшийся, но ничего, я руками разгладила, и он выглядел почти нормально.

Возвращаюсь в комнату, и что я вижу? Нет, ты не поверишь. Шкафы раскрыты, стол опрокинут, а Кася с этим типом бегают и все переворачивают вверх дном. Устроили бардак, друг на друга орут, а на меня вообще не смотрят. «Боже милосердный, — думаю я про себя. — Боже мой, за что мне такое?»

Этот парень что-то кричит, орет на Касю, чтобы проверила в кухне. В кухне, Боже милостивый, в кухне! Ведь я на завтра налепила вареников, а если они мне все подавят, как я завтра буду их варить? Они открыли холодильник, выбросили мясо из морозилки. Я смотрю, а этот тип достает колбасу и начинает есть. Я себе колбасу на воскресенье отложила, а он ее ест без хлеба?

Я пошла в ванную, заперлась и кричу благим матом. Думаю, может, у Роевских есть кто-нибудь дома. Суббота, может, они после обеда телевизор сели смотреть и меня услышат. Нет, бесполезно. Кричу, кричу, и все без толку. Потом этот тип подошел к двери и говорит: заткни пасть, такая сякая. Так и сказал. Ну, я еще громче ору — ничего. И знаешь, что он сделал, ты не представляешь. Он взял табуретку, выбил стекло в двери, помнишь, ты сам вставил, рукой дотянулся до задвижки, открыл ее и вошел в ванную.

Юрек, миленький, какой у него был ужасный вид, какой ужасный вид! Затолкал меня в ванну и орет: где деньги, ты такая-сякая, давай, быстро. Кася к нему подбежала, говорит, чтобы успокоился, что я наверняка скажу где, но он продолжает орать: ты, такая-сякая, выиграла в лотерею, давай деньги. Боженька, какие деньги? То немногое, что собрала на одежду и похороны, я держу в банке, а в доме нет ничего, только на продукты. Я им говорю, что нет у меня денег, а в лотерею я еще только должна выиграть, и если они хотят, я могу с ними поделиться.

А этот тип взял провод от радиоприемника и давай этим проводом меня бить. Кася хотела его остановить, но он лупил, как бешеный. Какие такие деньги ему понадобились? Юрек, дорогой, ну скажи ты мне, какие деньги? А он зажал мне рот и продолжает бить, как безумный, кровь по всей ванне, но ведь я ему ничего не могла дать, у меня ведь ничего нет, я денег дома не держу; нет у меня ничего, потому что ты мне всегда говорил, чтобы я относила деньги в банк, сколько я там получаю этой пенсии, и вообще, зачем мне деньги?

А он меня схватил за горло и душит, и мне уже нечем дышать, нечем. И я про себя думаю: «Господи, ведь у меня следы на шее останутся и быстро не пройдут. А я собираюсь в понедельник к врачу, и если он мне скажет раздеться, то все это увидит, и как я буду выглядеть?» — но тут упало зеркало с твоим помазком, который все время лежал в ванной, и стало тихо-тихо.

Вдруг меня как будто отпустило, в один момент. Он меня душит, но я его уже не слышу, я вообще ничего не слышу. Тишина. Он еще меня душил, душил, потом перестал и выскочил из ванной. Кася на него кричала, но он ей что-то сказал, и она замолчала. Они и дальше искали деньги, но я же им правду сказала, что у меня ничего нет, и они ушли. Взяли какие-то вещи из шкафа, Кася — мой теплый свитер, а этот тип снял свою грязную куртку и надел твою кожаную, которую я терпеть не могла, а ты ее так любил, и ушли, только дверь не заперли.

А я встала, то есть не совсем встала. Знаешь, я как будто поднялась в воздух и вижу себя в ванной. Сама себя вижу и не пойму, как такое может быть? Села на унитаз и вижу, как лежу в ванне с синяками на шее. Боже правый, как я выгляжу, как я выгляжу, везде синяки, и даже волосы впереди он мне вырвал.