Антология советского детектива-6. Компиляция. Книги 1-11 - [31]

Полковник Семиреченко дождался Татьяну и выразил свое восхищение и ансамблем, и ее исполнением.

— Вы профессиональная актриса? — спросил он ее.

— Что вы, — расхохоталась Татьяна. — Я профессиональная медицинская сестра и полжизни работаю в военном госпитале.

Семиреченко предложил проводить ее, но она вежливо, без тени кокетства, поблагодарила его и сказала, что после концерта любит возвращаться домой одна.

— Но мы увидимся завтра? — спросил полковник.

Семиреченко был уже человеком в возрасте, да и в молодости он был достаточно сдержан по отношению к женщинам. Но Татьяна чем-то тронула его. Чем — он пока не знал сам, но ему безотчетно хотелось видеть ее.

— Нет, днем я в столовую не приду. Я задержусь в госпитале, у нас собрание. Там и поем. А вечером, пожалуй, приду сюда. Завтра здесь идет новая картина, говорят, интересная. Если хотите, посмотрим вместе, — ответила Татьяна.

Семиреченко сказал, что придет обязательно, и они распрощались…

…— Добрый вечер, Николай Александрович, — окликнула Татьяна стоявшего у стенда Семиреченко. — Любуетесь нашими девушками?

— Добрый вечер, Татьяна Михайловна, любуюсь, но не всеми, одной.

— Какой же именно?

— Вот этой, — и он указал на карточку Татьяны.

— У нас очень хороший фотограф, — заметила Татьяна.

— А у фотографа был очень хороший объект.

— Комплименты? Вам это не подходит, Николаи Александрович, да я, признаться, не привыкла к ним.

— Не поверю, чтобы вам не говорили комплиментов.

— Не буду лгать, говорят, но я не люблю их слушать, — сказала Татьяна.

— Почему?

— На это есть причина. А впрочем, это долгая история.

— Расскажите.

— При случае. Николай Александрович, вам очень хочется в кино?

— Откровенно говоря, совсем не хочется. Здесь очень душно. И вообще после Киева мне в вашем городе трудно дышится….

— Так пойдемте на воздух, побродим у моря, по берегу, — предложила Татьяна.

Они долго гуляли в тот вечер. Приморский бульвар был запружен народом, и они решили подняться в верхний парк, откуда открывался изумительный вид на бухту, расцвеченную далекими огнями бакенов, на город, что раскинулся амфитеатром, одетый в этот вечерний час, точно в жемчужное ожерелье, в мириады огней. Откуда-то снизу доносилась музыка, наверное, шел концерт на открытой эстраде филармонии. Потом музыка смолкла и стало тихо.

— Тишина, — сказала Татьяна. — Как мы мечтали о тишине одиннадцать лет назад! Временами мне казалось, что я не выдержу этого неумолкаемого грохота орудий, скрежета гусениц.

— Разве вы успели побывать на фронте? — спросил Семиреченко.

— А что ж тут было успевать? — пожала плечами Татьяна.

— Но вы еще так молоды!

— Вот опять комплимент, Николай Александрович. А ведь мне уже скоро тридцать пять, а когда слишком задумаюсь, то кажется, что все пятьдесят… Вас-то я не спрашиваю, как и где воевали. Ваш боевой путь можно прочесть вот по этому, — и Татьяна осторожно дотронулась рукой до орденских колодочек на груди Семиреченко.

— А скажите, Николай Александрович, — помолчав, спросила она, — вам не приходилось случайно встретиться с танкистом полковником Андреем Павловичем Остапенко?

— Нет, не приходилось.

— Да, — вздохнула Татьяна. — Фронт. Замечательные люди — веселые и грустные, грубые и ласковые. И солдатские песни — удалые и печальные. Фронтовая песня осталась со мной, а фронтовые друзья растерялись…

— У вас их было много?

— Много! — ответила Татьяна.

— И этот полковник, о котором вы меня сейчас спросили, тоже ваш фронтовой друг?

Семиреченко сам не знал, почему его больно укололо упоминание Татьяны о фронтовых друзьях и о полковнике Остапенко. Ему стало как-то неприятно, что у нее были эти друзья. И в вопросе его прозвучала ирония.

Татьяна это почувствовала, а почувствовав, сказала очень четко, будто рапортовала старшему по званию.

— Да, Андрей Павлович Остапенко был мой друг. Моя фамилия тоже Остапенко. Я думаю вам понятно, каким он мне был другом. Он погиб в бою под Кюстрином 17 апреля 1945 года.

«Солдат и бурбон» — выругал сам себя Николай Александрович и как-то непроизвольно, видимо, желая вернуть беседе теплый, непринужденный тон, который нарушил своим нетактичным вопросом, сказал:

— А я тоже остался один, правда, не в сорок пятом, а тремя годами спустя. Жена погибла не в бою. Все было гораздо проще: попала под ливень, крепко простудилась, болезнь осложнилась воспалением легких, и ее не стало. А совсем один я остался недавно — только весной прошлого года сын мой, Юра, лейтенант, женился, а вскоре получил назначение на Дальний Восток. Там и проходит службу. Конечно, у меня много друзей и знакомых, — продолжал Семиреченко, — и все-таки я один. Работаю много, стараюсь работать больше, чем надо, но вот прихожу домой и один, один в целом громадном городе, где миллион людей. Вот какие бывают дела, Татьяна Михайловна.

— Вы давно живете в Киеве?

— Да, после войны переехал туда. А в войну жена жила в Ленинграде, поэтому-то она и умерла.

— Но ведь это случилось в Киеве?

— Да, болезнь случилась в Киеве, а все, что была до болезни — блокада, голод, истощение и подорванный организм, — она привезла в Киев из Ленинграда.

— Киев, — мечтательно произнесла Татьяна. — Люблю я ваш Киев, люблю шумный Крещатик, зеленый бульвар Шевченко, кручи над Днепром, золотой пляж, зеленые садочки на Подоле. Пять лет я уже не была в Киеве.