Антология публикаций в журнале "Зеркало" 1999-2012 - [14]

Широкая посмертная слава Андреева была для меня неожиданностью и, как я понимаю, была умело организована его вдовой Аллой Александровной, такой же образцово-показательной вдовой, как и булгаковская Елена Сергеевна. Елена Сергеевна была подозрительно дружна с Ахматовой и целой сворой ее подруг-лесбиянок и заодно привела в осиротелую булгаковскую квартирку с тоненькими стенками кремлевского мерина и фюрера от литературы Фадеева и его супругу, парторга советского МХАТа Степанову, бывшую музу Николая Эрдмана. Степанова изрядно ревновала и злилась по этому поводу. Про Аллу Александровну старые друзья говорили, что Андреев был ей после тюрьмы и инфаркта более удобен мертвым, чем живым. А сидевшие с ней называли ее “лагерной подстилкой”, намекая на ее многочисленные связи с тюремщиками. Возможно, что все это и так, но у поэтов и мистиков обычно бывают сверхчувственные подруги, заменяющие им бордели, где они могли бы предаваться самым черным мессам своей сверхчувствительности. Тот же Блок откупал на островах недорогие бордели, огуливая всех без исключения обитательниц этих заведений. Это все одна из загадок человеческой физиологии и психики. Творческая личность, поселяющаяся в человеческое тело, обычно его уничтожает, а заодно обжигает всех, кто находится рядом. К поэтам, писателям и художникам обыкновенные люди должны подходить, как к ядовитым змеям, с большой осторожностью. Я знал, правда, и исключения – несколько моих друзей-писателей и художников женились на женщинах-садистках, избивавших и грызших их до крови, после чего они, размазывая сукровицу, с яростью предавались любовным утехам. Отчасти таким же был второй брак Андреева, и поэтому эта пара внушала некоторое опасение его традиционным и сильно православным друзьям. Первый раз Андреев был женат на очень красивой и милой еврейке, но быстро с ней развелся. А Алла Александровна совмещала в себе прибалтийскую, цыганскую и еврейскую кровь плюс еще дворянские гены. Она была довольно долго женой дворянина Ивашова, потомка декабриста, популярного до войны художника-романтика, выставлявшегося под фамилией Мусатов. Как говорили тогда, Ивашов-Мусатов спокойно, без драм, отдал ее Андрееву, якобы сказав: “Если она тебе нужна, то забери ее себе”. Наверное, она уже довольно надоела Мусатову, мешая ему спокойно предаваться живописи, тоже сексуальному занятию. Я часто видел в электричках старика Мусатова, доживавшего свой век в Абрамцеве, но не подходил к нему, зная его восторженность, которая мне, как человеку желчному и высокомерному, крайне неприятна. Мусатов в старости был похож на композитора Вагнера. Вдова Андреева часто выступала по радио и телевидению, рассказывая о муже, и даже одно время издавала астрологический журнал “Урания”. Последнее время ее как-то не очень слышно, и возможно, она уже умерла или вконец ослепла, так как говорили, что в старости она стала слаба глазами. Я ее всегда избегал, хотя она меня к себе и заманивала как единственного живого свидетеля чтений ее мужа, но я объяснил, что моя нелюдимость обусловлена наследственной долматовской мизантропией и я предпочитаю не узнавать на улице старых знакомых, объясняя им, что настоящий Алексей Смирнов уже давно, спившись, умер, а я банный инженер, на него похожий. Теперь я отпустил длинную бороду, стал вообще неузнаваем и мне больше не надо дурковать.

Если сравнивать славу Даниила Андреева со славой Бунина и Булгакова, то надо учитывать некоторые моменты, объединяющие и разъединяющие этих трех литераторов: во-первых, все эти три автора были по отношению к большевикам достаточно независимыми (более всех был независим Бунин), потом идет Даниил Андреев, а потом уже Булгаков, как драматург, зависящий от цензуры; во-вторых, все они по происхождению славяне; в-третьих, и это самое главное, двое из них как авторы взросли здесь, в советской России, и поднялись, как шампиньоны после дождя, на красном навозе и на жирном перегное расстрелянных поколений русских людей. Как евреи пережили свой Холокост, так и русские пережили свой геноцид, в котором сгорела цивилизованная и культурная Россия, оставив после себя толпы одичалых лапотников и гегемонов, ходивших по улицам с воплями: “Убей! Распни! Требуем расстрела!” и т. д. Плох ли, хорош ли Булгаков, но он местного извода и производства. То же самое можно сказать и об Андрееве. Мне как литератору оба этих деятеля достаточно чужды и далеки. Хотя отец Даниила Андреева, Леонид Андреев, со своей мнимой простотой мне достаточно близок и дорог по сей день и входит в мое годовое постоянное чтение. Продолжателями коварной толстовской прозы были не Бунин с Зайцевым, а Андреев с Куприным, тоже писавшие свои вещи широким мазком позднего Репина и Цорна. И Леонид Андреев, и Куприн сочувствовали маленьким, раздавленным обществом и государством людям. Даниил Андреев парил, как осенний журавль, высоко в небе и не подлетал к подслеповатым окошечкам бедных людей, чтобы заглянуть в их убогое житье-бытье. Абсолютно всю жизнь принципиально нищий, Даниил Андреев всегда и во всех обстоятельствах вел себя, как независимый аристократ. В частной гимназии, потом преобразованной в советскую школу, где учился Андреев, педагоги и ученики называли его индийским принцем. Так же гордо пытался себя вести в эмиграции и его, очень на него похожий, старший брат Вадим, но его быстро укоротили на американских кинофабриках, где он занимался ради хлеба насущного монтажом. Вообще в Европе исконно русский человек всегда чувствовал себя человеческим объектом второго сорта, так как когда-то Россия была, как и Австрия, независимой имперской страной с элитарной кастовой культурой, которую никогда на Западе не признавали и не могли признать, отмахиваясь, как от надоедливой мухи, от идеи о двухполярной Европе – на Западе и на Востоке. Даниил же Андреев был пророком именно двухполярной Европы, и в этом своем качестве он, несомненно, выдающийся славянский и православный политический писатель, предтеча будущих мощных духовных и национальных движений. Вот только посткоммунистическая номенклатура с ее по-большевистски убогими идеологами не может приспособить Андреева к своим попыткам снова взять власть на евразийских просторах. Воспитанный в прокадетской семье доктора Доброва, Андреев всегда был глубоко стихийно демократичен и не склонен к воспеванию любой диктатуры любого окраса. Совершенно не занимал Андреева и еврейский вопрос, он его вообще не замечал, хотя иногда, смеясь, и вспоминал высказывание своего отца о том, что он вынужден быть с евреями более вежлив, чем с другими, и только поэтому их не любит. Как только где-либо возникает еврейский, русский или цыганский вопрос, значит, в данной стране и обществе властью нарушены имущественные отношения между сословиями и классами. Андреева нельзя никаким способом пристегнуть ни к социализму, ни к капитализму, ни к фашизму, ни к любому национализму, и даже больше того, Андреев, при всей его мистичности и вере в Бога, не принадлежит ни к одной религии, хотя его и когда-то крестили, и отпели, предварительно исповедовав и причастив. И Булгаков, и Андреев жили в одни годы в советской Москве и писали именно здесь, а не в Париже или в Праге. Но Булгаков, в отличие от Андреева, входил в число писателей, которым Сталин разрешил жить, но приказал пожизненно держать их в дерьме, как Зощенко, Ахматову, Пастернака. Сталина, как профессионального цензора и режиссера созданной им лакейской подлой литературы, развлекало, что несколько буржуазных интеллигентов уцелело и он имеет возможность постоянно над ними издеваться и держать их на коротком поводке с жестким чекистским ошейником. Об Андрееве Сталин не знал, так как он не печатался и не лез в советскую подневольную литературу. Он никогда не предлагал своих услуг сатанинскому режиму. Его отец бежал от красных в Финляндию и там, вплоть до скоропостижной смерти, печатался в белых газетах; старший брат Даниила Вадим сам почти мальчиком воевал у белых. Достойным членом этой семьи был и младший Андреев, напрочь отвергавший советский режим и сам ставший воплощением и символом внутренней эмиграции. Поэтому сравнивать Андреева с другими оппозиционными режиму русскими писателями трудно. Прижизненная и посмертная слава и Мандельштама, и Пастернака, и Цветаевой, и Ахматовой всегда была достаточно элитарна. Революцию они встретили зрелыми людьми, а Даниил Андреев был совсем молодым человеком, еще гимназистом, и он как личность созрел в условиях совдепии.