Антисоветчина, или Оборотни в Кремле - [15]

Другим эмиссаром “сил неведомых” являлся министр внутренних дел Протопопов, клавший под сукно доклады полиции о заговоре, на несколько дней задержавший информацию в Ставку царю о беспорядках в столице, а в критический момент инициировавший “самороспуск” правительства, что вызвало в Петрограде паралич безвластия. “Оборотнем” был и товарищ министра путей сообщения Ломоносов, загнавший поезд Николая II вместо Царского Села к заговорщикам в Псков. Был и еще кто-то среди ближайших советников царя — обеспечив, скажем, удивительную “непотопляемость” Барка — при правительственной чехарде, когда один за другим слетали премьеры и переформировывались кабинеты, Барк оказался единственным из министров, сохранившим свой пост в течение всей войны!

“Откровениями” о “военной ложе” и пр. требовалось замаскировать и участие в русской революции внешних сил. А оно было очень значительным. Вряд ли можно считать случайностью, что в конце 1916 г. произошли вдруг значительные изменения в британском правительстве. Ушли в отставку Асквит, Грей и другие политики. Те самые политики, которые в свое время налаживали союзнические отношения с Россией, связали себя определенными соглашениями с ней, обещаниями, договоренностями. Премьер-министром стал ярый русофоб Ллойд Лдордж, а пост военного министра занял уже “знакомый” нам банкир и глава “Великой ложи Англии” лорд Мильнер.

Известно, что в начале 1917 г. Россию посетил по неким “делам” Сидней Рейли. А на межсоюзническую военную конференцию, состоявшуюся в Петрограде в январе-феврале, прибыл и сам Мильнер. Имеются сведения, что он привез с собой весьма крупные суммы денег. В свиту Мильнера входили разведчики, которым вскоре придется действовать в революционной России — Локкарт, Кроми. И отель “Франция” где расположилась британская делегация, стал настоящим “штабом”, где готовилась и заваривалась крутая каша. Здесь неоднократно видели заговорщиков Львова, Терещенко. А.А. Гулевич приводит доказательства, что как раз агенты английского посла Бьюкенена всего через три дня после отъезда из России Мильнера спровоцировали в Петрограде “хлебные” беспорядки [158].

Приложили свою руку и американцы. Посол США в Германии Додд впоследствии сообщил, что в событиях Февраля важную роль сыграл представитель Вильсона в России Крейн, директор компании “Вестингауз Электрик”. И когда революция свершилась, Хаус писал Вильсону: “Нынешние события в России произошли во многом благодаря Вашему влиянию” [6].

Да уж, влияние было несомненным. После того, как Николая II обманом вынудили отречься и обманом же подсунули ему на подпись список правительства, “легитимность” новой власти обеспечила отнюдь не всенародная поддержка. Ее не было, всенародной. Нет, “легитимность” Временного правительства обеспечило мгновенное признание со стороны Запада. США признали его уже 22 марта, известный американист А.И, Уткин отмечает: “Это был абсолютный временной рекорд для кабельной связи и для работы американского механизма внешних сношений” [189]. 24 марта последовало признание со стороны Англии, Франции, Италии. Так как же русским можно было сомневаться, если “весь мир” признал новое правительство вполне законным?

5. СКРЫТЫЕ МЕХАНИЗМЫ ОКТЯБРЯ.

Нет, конечно же, никакие иностранные агенты и заговорщики не смогли бы так запросто сокрушить могучее государство и взбаламутить многомиллионный народ. Но дело в том, что к началу трагических переломных событий страна и народ оказались уже тяжело больны. Бациллы этой болезни тоже внедрялись извне, с Запада. Поражали они русских далеко не сразу. Но зараза распространялась постепенно, несколько столетий. Модные теории, “свободные” нравы, идеи либерализма… Заболевание охватывало Россию “с головы”, сверху. Аристократия, дворянство, так называемые культурные слои общества привыкали ориентироваться на Европу, зарубежные взгляды и оценки становились образцами для подражания, воспринимались как “общепризнанные” аксиомы.

Основным прикрытием для идеологических диверсий стало “просвещение” (а “просвещению” в масонстве отводилась очень важная роль, оно противопоставлялось религии). И готовым каналом для заражения России либерализмом стала утвердившаяся в нашей стране западническая система образования. За основу брались все те же европейские стандарты и теории — и наряду с гуманитарными и техническими науками интеллигенция получала иные “добавки”: проникалась комплексами “национальной неполноценности”, привыкала считать зарубежное “передовым”, а свое — “отсталым”. А отсюда виделась прописной истиной необходимость реформ по чужеземным образцам.

Вовсе не случайно очагом либерального духа становилась профессорско-преподавательская среда. Сеяла в душах молодежи семена вольнодумства, атеизма, сомнений. Эти семена соединялись с обычным юным фрондерством и давали обильные всходы. Соблазны “свобод” кружили головы похлеще вина, очернительство власти, законов, отечественных традиций становилось признаком хорошего тона. Внедрилось деление всех явлений общественной жизни на “прогрессивные” и “реакционные”. Причем новое, революционное, разрушительное относилось к “прогрессивному”, читай — хорошему. А все, что служило стабилизации российской действительности, оказывалось “реакционным”.