Антисемитизм в древнем мире - [51]

Какова была судьба других покоренных народов, принужденных жить под властью чужеземцев? Эти народы нередко, отстаивая свою свободу и независимость, погибали до последнего человека; но если они покорялись и уводились в плен, то тем самым признавали себя людьми второго сорта, стоявшими ниже по общественной лестнице, чем прирожденные граждане. На символическом религиозно-правовом языке древности это выражалось так: бог данного народа признал, что он побежден богом народа-победителя, и вошел в его свиту в качестве одного из богов второго разряда, так как по античным представлениям бог вне своей родины не имеет никакой власти (Klamroth, о. с. 60–61). При таком положении дел сохранение своих национальных черт и обособленности было обычно признаком приниженности и культурной отсталости народа. Более культурные группы, оказавшиеся на чужбине, облегчали себе борьбу за существование тем, что всячески старались перенимать обычаи и облик народа-победителя. Прежде всего этому процессу подвергалась аристократия, интеллигенция и вообще более успешные в борьбе за существование группы. Если отдельные инородческие группы и сохранялись в чужих странах, то они состояли сплошь из забитого, униженного простонародья; интеллигенция рано покидала их; на первых порах она встречалась с недоверием коренными гражданами, но уже через короткое время ее успехи на жизненном поприще заставляли забыть о происхождении; в следующем поколении она уже ассимилировалась бесследно. Нравственно-оскорбительного понятия «ренегатство» у таких народов не существовало: с точки зрения их нравственно-религиозных взглядов, раз их бог вошел в свиту бога-победителя, то его народу уже и подавно надлежит чтить этого бога, т. е. принять полностью обряды и обычаи победителей.

Для характеристики отношения «хозяев страны» к проживающим в стране иностранцам и психологии самих этих иностранцев особенно поучителен мим Геронда «Содержатель публичного дома», написанный в Александрии в III в. до Р. Х., т.-е. как раз в эпоху расцвета египетской диаспоры и в самом ее центре. Действующие лица мима — не евреи, а иностранцы с обычной психологией, по терминологии того времени — метэки. Здесь представлены оба только что обрисованных нами типа иноплеменников-поселенцев: Баттар, содержатель публичного дома, простолюдин, иностранец, сам признающий себя гражданином второго сорта, и Фалет-Артимм, крупный негоциант, всячески скрывающий свое происхождение и прикидывающийся чистокровным греком. Баттар говорит:

…Я метэк, и он метэк также:

Не как хотим живем, а так как нам можно.

Как разрешают нам… (ст. 8-10).

Он возмущен замашками Фалета:

Ему бы надо знать, какая он птица,

Что он за дрянь! Ему-б дрожать всегда надо

Пред каждым гражданином, как бы он ни был

Ничтожен и дурен — с меня пример взял бы! (ст. 28–31)

и характеризует его так:

Фригиец, из Артимма, ставший Фалетом,

Чтобы показаться греком… (ст. 37–38).

Так было и с народами, попавшими в вавилонский плен: они либо признавали себя гражданами второго сорта, либо принимали вавилонский облик и культуру и бесследно ассимилировались (Klamroth, 81). Стоя на такой общепринятой тогда точке зрения, евреи должны были считать, что Иегова побежден Мардуком и в переселении в Вавилон видеть указание на то, что отныне они должны были поклоняться вавилонским богам (ср. Jer. 44 ₁₆). Этого не произошло: евреи, как мы видели, уже на родине приучились не обусловливать своего национально-патриотического чувства политическою независимостью; им легче, чем другим, было сделать и следующий шаг, и консолидироваться в национально-государственный организм без своей территории. Однако нельзя не признать в корне ошибочным выведение этих особенностей еврейской правовой психологии из еврейской религии: наоборот, возникшее в эпоху плена представление, по которому Иегова есть Бог всего мира, а Израиль лишь его возлюбленный сын, только проекция на небо такого факта, что евреи, оставаясь национально-государственным целым, живут во всем мире, а Палестина (хоть в мечтах) — их религиозный центр.

Всякому патриотически настроенному народу свойственно ставить себя не ниже, а выше окружающих народностей. Поэтому и евреи, не смущаясь urbi et orbi заявляют, что они выше тех народов, в среде которых они живут, — и по происхождению, и по культуре. Приобретая экономическое и политическое влияние, занимая видные посты в государствах рассеяния, они ассимилируются лишь до известной границы, с гордостью заявляя о своей национальности и сохраняя ее отличительные черты. Полная ассимиляция беспощадно клеймится, как ренегатство; боязнь общественного мнения делает такую ассимиляцию сравнительно редкой.

Понятно, с каким чувством должны были отнестись к евреям ввиду этой их особенности «хозяева страны». К униженным иноплеменникам, к этим жалким гражданам второго сорта, относились, пожалуй, даже со снисходительной жалостью. Более обидно и оскорбительно было, когда эта сволочь выходила в люди; однако заимствование полностью местной культуры и внешнего культурного облика давало возможность вскоре забыть о пятне на происхождении этих людей. Иное дело, когда эти выскочки, эти «мещане во дворянстве» на каждом шагу подчеркивают — своим обликом, обрядами, манерой держаться, рассуждениями — свое «хамское» происхождение и когда, в то же время, экономическая или общественная роль, занимаемая этими людьми, сплошь и рядом не позволяет «поставить их на место». Естественно, что хозяева страны не могли оставаться равнодушными к этому еврейскому «нахальству». Результатом этой особенности и явились озлобление и ненависть к евреям.