АнтиNаполеон - [88]

Английский врач Эдвард Барри О’Мира, близко общавшийся с Наполеоном на острове Святой Елены, в своих воспоминаниях воспроизводит следующую версию смерти Вильнёва, якобы высказанную самим императором:

«Вильнёв, очень глубоко воспринял свое поражение. <…> Когда он вернулся во Францию, я приказал ему оставаться в Ренне и не приезжать в Париж. Вильнёв боялся предстать перед военным трибуналом за то, что ослушался моих приказов, и это привело к потере флота. Мои приказы состояли в том, чтобы не поднимать паруса и не ввязываться в бой с англичанами. Он решился на самоубийство. <…> Когда его комната была открыта, его нашли со стилетом в груди. <…> Он не должен был делать этого; это был храбрый человек, хотя и лишенный таланта».

Крайне интересной представляется информация, отмеченная в полицейском отчете, где было сказано, что Вильнёв погиб от шести ударов ножом. Факт того, что удар был не один, приводится в различных исследованиях. В частности, американский историк Вильям Миллиган Слоон пишет:

«22 апреля злополучного адмирала нашли мертвым в комнате, с несколькими колотыми ранами в груди, причем в последней ране торчал нож».

Кто-нибудь когда-нибудь видел человека, шесть раз подряд ударившего себя ножом?

Значит, было совершено преступление, а при расследовании любого преступления наиважнейшим является вопрос: кому это выгодно?

Нужно ли было Вильнёву кончать жизнь самоубийством? Да вроде бы как и не нужно.

Во-первых, его не арестовали и не разжаловали. Причину этого называет профессор Слоон:

«Упреки, которыми осыпал Наполеон Вильнёва, оказывались, надо полагать, не вполне заслуженными».

Во-вторых, зачем кончать жизнь самоубийством человеку, который, по словам того же Слоона, только что сам «отправил Наполеону письмо, в котором просил аудиенции для личных объяснений с императором».

В-третьих, лишь за четыре дня до этого он получил из Парижа ободряющее сообщение от министра Декре, который постоянно контактировал с императором и которого Вильнёв считал своим другом, и тот писал, что «не следует неблагоприятно оценивать намерения Его Величества». Даже в худшем для себя варианте с военным трибуналом он имел возможность постоять за себя и открыто рассказать всю правду о плачевном состоянии наполеоновского флота, о противоречивых приказах из Парижа, о ненадежности испанских союзников и т. д. Как утверждает Альфред Мэхэн, «Вильнёв проницательно и вполне верно оценивал отрицательные стороны вверенных ему сил, так же как и многие данные, говорившие против успеха предприятия».

Похоже, что этого-то больше всего и боялся Наполеон. Публичные разоблачения ему были явно не нужны.

Наполеон был предшественником и мастером искусства манипуляции толпой и пропаганды.

Роже Дюфрес, французский историк

Глава 14. «Свободная пресса» при Наполеоне

Наполеон смотрел на газеты как на такое зло, без которого вовсе обойтись уже, к сожалению, невозможно.

Е. В. Тарле

Ах! Свобода печати, свобода печати! Снимите намордники с ваших парижских журналистов, и вы увидите настоящую грызню!.. К дьяволу весь этот галдеж!

Наполеон

Сразу после революции 1789 года французская пресса не встречала более никаких преград: все мнения могли высказываться, каждая партия получила право выступать на газетно-журнальной сцене.

Однако уже к 1792 году роялистские издания исчезли, а их редакторы или эмигрировали, или погибли на эшафоте. Господство демократической журналистики продолжалось до ареста Робеспьера, а потом правление во Франции перешло в руки буржуазии, а она начала одинаково преследовать как роялистов, так и демократов. Масса газет и журналов всевозможных оттенков были запрещены во времена Директории, и таким образом Наполеону была облегчена возможность окончательно разделаться с свободой мысли и слова в стране.

Многие историки отмечают, что Наполеон не любил журналистику просто потому, что он не допускал независимости мысли, не терпел ни споров, ни противоречий. По его убеждению, все писатели и мыслители были не что иное, как идеологи, другими словами, пустые мечтатели, всегда готовые обратиться в противников его деспотизма, а посему они не заслуживали никакой пощады и снисхождения. Своему старшему брату Жозефу, в бытность его королем Неаполя, Наполеон писал:

«Вы очень близки с литераторами и учеными: это кокетки, с которыми иногда можно обмениваться любезностями, но их ни под каким видом не следует брать себе в жены или в министры».

Но тогда Наполеон уже был императором, однако и задолго до этого газеты и журналы возбуждали в нем сильнейшую антипатию, так как с самых первых его шагов на политическом поприще между восторженными похвалами ему нередко приходилось слышать неподкупные приговоры суровых журналистов-республиканцев или насмешки журналистов-роялистов, получавших за то деньги от эмигрантов и английского правительства.

Тогда Наполеон не имел еще достаточно сил, чтобы разом покончить с неприятной ему журналистикой, а вот в первый же год Консульства, как отмечает Е. В. Тарле, пресса «была задавлена быстро и бесповоротно».

То, что Шатобриан назвал «завоеванием страны одним человеком», стало для Франции катастрофой.