АнтиNаполеон - [85]

Наконец, он знал, что эскадра капитана Аллемана должна прийти 25 термидора в Виго для получения приказов, но 26-го снялся с якоря, не передав новых приказов этой эскадре, а, напротив, оставил в Ферроле другие инструкции, подвергавшие опасности эту эскадру, так как она получила приказ идти в Брест, тогда как он, Вильнёв, шел в Кадис».

На первый взгляд возмущение Наполеона действиями Вильнёва вполне понятно. Но это — только на первый взгляд. На самом деле в этом разгромном письме есть как минимум два странных момента, которые сразу бросаются в глаза. Во-первых, морской бой у мыса Финистерре, который еще совсем недавно трактовался Наполеоном как вполне успешный, теперь почему-то называется трусливым, а во-вторых, приказ двигаться в Кадис — не сам ли Наполеон отдал его совершенно задерганному противоречивыми распоряжениями Вильнёву? Во всяком случае, не является секретом документ, в котором черным по белому Вильнёву предписывалось «осуществить мощную диверсию, направив в Средиземное море морские силы, собранные в Кадисе». А для этого ему приказывалось, «сразу же по получении настоящего, воспользоваться первой же возможностью, чтобы направиться в это море». Точку в этом вопросе ставит историк Вильям Миллиган Слоон, утверждающий, что решение идти в Кадис было принято, «согласно с разрешением, содержавшимся в императорской инструкции».

Относительно долгого стояния Вильнёва в Эль-Ферроле Наполеону тоже можно было бы возразить — все-таки парусный флот никак не мог передвигаться без попутных ветров, невзирая на необходимость и острое желание даже самого императора всех французов.

По этому поводу у Дэвида Чандлера мы находим одно чрезвычайно верное наблюдение:

«Наполеон никогда не вникал во все детали войны на море в великую эпоху парусного флота. Тайны ветров и течений никогда не открывались ему, несмотря на весь его великий интеллект, а его приказы несчастным французским адмиралам показывают, что он ожидал от них умения двигаться со своими флотами от одного пункта к другому по точному расписанию, как если бы это были сухопутные дороги».

Что касается военно-морских распоряжений считавшего себя непогрешимым во всех областях Наполеона, то можно вспомнить, например, его воистину безумное желание увидеть парадное дефиле своих кораблей перед Булонским лагерем 20 июля 1804 года. Приближался сильный шторм, и адмирал Брюи осмелился возразить императору, что подобное мероприятие небезопасно. Бедняга был тут же уволен со службы и выслан в Голландию, а заменивший его вице-адмирал Магон, не решившийся перечить начальству, отдал соответствующий приказ. Результат подобного непрофессионализма можно было предвидеть: более 20 кораблей было выброшено на берег на глазах у всей армии и многочисленных гостей, более 2 тысяч человек утонуло. Император при этом расхаживал взад и вперед по берегу, как отмечает Дэвид Чандлер, «нахмурив брови и, казалось, совершенно не думая о несчастье, которое он навлек без всякой нужды. Тенденции мегаломании уже начинали проглядывать в его личности».

Относительно проекта высадки десанта в Англии Дэвид Чандлер утверждает, что «вся эта затея с вторжением была обречена на неудачу с самого начала». Почему? Да потому, что мощные британские флоты не спускали глаз с Бреста, Кадиса и Тулона. Просто чудо, что Вильнёву, бомбардируемому ежедневными приказами из Парижа, удалось проскользнуть из Тулона и взять курс на Вест-Индию. Нельсон, как и планировалось, бросился за ним, и Ла-Манш оказался почти на неделю частично не защищен. Но Наполеон ошибочно решил дожидаться возвращения своего флота, и удобный момент для высадки десанта был упущен.

Как пишет все тот же Дэвид Чандлер, «вполне возможно, что в душе Наполеон испытывал облегчение оттого, что ему удалось найти такого удобного козла отпущения, на которого можно взвалить ответственность за неудавшийся план вторжения». Есть данные о том, что Наполеон уже давно убедился в неосуществимости собственного плана с десантом в Англию. Во всяком случае, тогдашний его секретарь Бурьенн утверждал, что он никогда и не рассчитывал на большее, чем на угрозу.

Впрочем, есть и другие мнения. Так, например, Альфред Мэхэн констатирует, что Наполеон даже не представлял себе «степени вреда, который он причинял своей стране. Не признавая препятствий, он отказывался видеть, что сооружение флотилии для вторжения в Англию пожирало скудные запасы кораблестроительного материала, занимало все рабочие руки и таким образом останавливало рост действующего флота».

Более того, этот английский специалист обосновывает бессмысленность затеи Наполеона следующим образом: во-первых, обыкновенные суда той эпохи были «неприменимы для переправы на них такой многочисленной армии в один прием»; во-вторых, судов было недостаточно, а на берегу не было «французского порта, в котором они могли бы собраться и оставаться в безопасности»; в-третьих, масса беспомощных парусных судов не могла держаться вместе, и уже одни условия ветра «повлекли бы рассеяние их и подвергли бы их нападению со стороны британского флота».

Ничего этого Наполеон, похоже, не видел и не хотел видеть. На все робкие замечания своих военно-морских специалистов о рискованности задуманной операции он лишь нервно восклицал: