АнтиNаполеон - [15]

Итак, 4 тысячи пленников были выведены на берег моря и расстреляны. «Никому не пожелаю пережить то, что пережили мы, видевшие этот расстрел», — признался потом один из французских офицеров.

В книге «Тайные злодеяния и явные лжи и обманы Наполеона Бонапарта», изданной в 1816 году, по этому поводу говорится:

«Пули и картечь градом посыпались на несчастные и беззащитные жертвы. Между тем Наполеон издали смотрел в зрительную трубку и, приметив поднявшийся дым, радостно воскрикнул: „Их нет!“ Генерал Клебер сильно выговаривал Наполеону за сие злодейство. С сего времени Наполеон воспылал мщением к Клеберу. Не умершие турки от пуль и картечи доколоты были штыками».

Позднее о событиях в Яффе Наполеон рассказал лорду Эбрингтону, одному из наиболее просвещенных и заслуживающих доверия путешественников, посетивших его на острове Эльба, следующее:

— В Яффе я действительно приказал расстрелять около двух тысяч турок. Вы находите, что это чересчур крутая мера? Но в Эль-Арише я согласился на их капитуляцию под условием, что они возвратятся в Багдад. Они нарушили это условие и заперлись в Яффе; я штурмом взял этот город. Я не мог увести их с собой в качестве пленных, потому что у меня было очень мало хлеба, а эти молодцы были слишком опасны, чтобы можно было вторично выпустить их на свободу, в пустыню. Мне ничего другого не оставалось, как перебить их.

Безусловно, по военным законам, пленный, не сдержавший данного слова, уже не мог рассчитывать на пощаду. Тем не менее, как отмечает Стендаль, «это жестокое право победителя редко осуществлялось», а в те времена, то есть в самом конце XVIII века, «никогда не применялось к такому множеству людей одновременно».

Кстати, произошедшее в Яффе нанесло очень сильный удар по неокрепшей еще нервной системе сына Жозефины, считавшего себя виновником гибели людей, которым он лично пообещал свободу. Однако, что бы он ни думал по этому поводу, изменить что-либо он был не в силах.

* * *

19 марта 1799 года французская армия подошла к крепости Сен-Жан-д’Акр, находившейся в 30 лье[1] к северо-западу от Иерусалима и в 36 лье к юго-западу от Дамаска. Ее осада длилась более двух месяцев и окончилась полной неудачей. Причин тому множество: у Наполеона не было осадной артиллерии и других осадных принадлежностей, обороной крепости руководили опытные английские офицеры, с моря осажденным постоянно подвозились припасы и оружие, турецкий гарнизон был слишком силен и т. д.

В продолжение двухмесячной осады французы восемь раз ходили на приступ и каждый раз были отражены с большим уроном. Наполеон лишился трети своей армии и потерял бы ее до последнего человека, если бы не преодолел свое упрямство. В конечном итоге ему пришлось снять осаду, за время которой французы потеряли около 3 тысяч человек, в том числе дивизионного генерала Бона, бригадного генерала Рамбо, полковников Буайе и Вену, а также адъютанта главнокомандующего капитана Круазье. Но наиболее чувствительной потерей была гибель генерала Каффарелли дю Фальга.

* * *

Отметим, что у Сен-Жан-д’Акра Наполеон совершил еще одно злодеяние.

Он вызвал одного из французских врачей и сказал ему:

— Больницы завалены ранеными и больными. Для предупреждения заразы остается одно средство — истребление всех больных!

Человеколюбивый врач тщетно старался отговорить Наполеона от его зверского предприятия. Он даже настаивал на своем мнении. А потом заявил:

— Не хочу быть убийцей, и если злодеяния делают великих людей, то благодарю Бога, что я не способен к злодействам!

Между тем по приказу Наполеона один аптекарь все же взялся за это дело: он подмешал в пищу опиум, и через несколько часов умерло около 180 человек.

Потом, уже на острове Эльба, Наполеон так ответил лорду Эбрингтону на его вопрос об этом отравлении:

— В этом есть доля правды. Несколько солдат моей армии заболело чумой; им оставалось жить меньше суток; надо было немедленно выступить в поход; я спросил Деженетта, можно ли взять их с собой; он ответил, что это связано с риском распространить чуму в армии и к тому же не принесет никакой пользы людям, вылечить которых невозможно. Я велел ему прописать им сильную дозу опиума и прибавил, что это лучше, чем отдать их во власть турок. Он с большим достоинством возразил мне, что его дело — лечить людей, а не убивать их. Может быть, он был прав, хотя я просил его сделать для них только то, о чем сам попросил бы моих лучших друзей, окажись я в таком положении. Впоследствии я часто размышлял об этом случае с точки зрения морали, спрашивал у многих людей их мнение на этот счет, и мне думается, что, в сущности, все же лучше дать человеку закончить путь, назначенный ему судьбою, каков бы он ни был. Я пришел к этому выводу позже, видя смерть бедного моего друга Дюрока, который, когда у него на моих глазах внутренности вывалились на землю, несколько раз горячо просил меня положить конец его мучениям; я ему сказал: «Мне жаль вас, друг мой, но ничего не поделаешь; надо страдать до конца».

Стендаль потом назвал это отравление своих больных солдат одним из трех «тягчайших преступлений» Наполеона в Египте. Первым же было убийство пленных в Яффе. Ну а третьим вскоре станет его самовольное бегство из армии и оставление последней на произвол судьбы.