Антиквар - [2]

Испокон веков повелось, что спрос на того или иного художника – вещь непредсказуемая, порой совершенно иррациональная. Не имеющая ничего общего с понятиями «гений» и «бездарность» – просто-напросто порой бабахает нечто, вызывающее дикий всплеск ажиотажа. Как это было во времена перестройки, не к ночи будь помянута, с направлением, известным как «соц-арт»: вся заграница с ума сходила от этого самого соц-арта, бешеные деньги выкидывали расчетливые западные дядьки – а потом мода как-то незаметно схлынула, и сгоряча купленное по бешеным ценам уже ни за что по таковым не продать. Точно так же влетели иные отечественные банкиры, за безумные деньги прикупившие себе что-то вроде Малевича: висеть-то оно висит, но за те же бабки хрен столкнешь…

Нечто вроде этого произошло и с покойным Бедрыгиным: внезапно, в результате совершенно непонятного уму процесса угодившего в струю. Дешевле чем за пять штук баксов картина средних размеров в столицу не уходит – а в Москве тамошние жуки накручивают еще процентов двести. Вот только спрос превышает предложение раз в несколько: процентов девяносто бедрыгинских полотен, имевшихся в Шантарске в частном владении, уже высосано, словно нехилым пылесосом, а те закрома, на которых, словно, прости господи, собака на сене, сидит бабушка Фаина Анатольевна, остаются недоступны… Потому что у бабули, изволите ли видеть, идеалы и убеждения, ничуть не изменившиеся с тех времен, когда по этой вот комнате носился экспансивный Фидель. И не нужны бабуле деньги, поскольку они, по большому счету, пошлость и грязь, и ничего ты с ней не поделаешь…

Утомился наш божий одуванчик, повествуя о временах теперь почти былинных, приутих, чаек стал прихлебывать… И Смолин, воспользовавшись паузой, крайне осторожно произнес:

– Фаина Анатольевна, вам бы, право, следовало написать мемуары. Вполне читабельно было б даже в наши непростые времена. Врут все, будто нынче успех имеют только детективы да порнушка, серьезная литература тоже в ходу… Но я не об этом сейчас, уж простите великодушно… Если вернуться к нашему старому разговору о продажах…

Он отставил чашку (тоже антиквариат из знаменитых некогда китайских сервизов с сиреневыми цветами, былой ширпотреб, но поди нынче найди…), сделал паузу, глядя проникновенно, предельно честно, где-то даже наивно чуточку. Никак нельзя было пережимать.

Старушка отставила пустую чашку, ее сухая рученька поднялась в определенно непреклонном жесте – и ясно было уже, что очередной раунд проигран.

– Василий Яковлевич, – сказала престарелая вдова проникновенно. – Вы только не подумайте, что я к вам дурно отношусь… Уж поверьте, ничего подобного. Человек вы неплохой, я вам многим обязана, помогали, не отрицайте, совершенно бескорыстно… Но вы ведь, уж не посетуйте, в первую очередь – торговец…

– Да что там, Фаина Анатольевна, – сказал Смолин с грустью в голосе. – Скажите уж прямо – «торгаш». К чему церемониться с субъектом совершенно неинтеллигентской профессии…

– Ну что вы такое говорите! – воскликнула старушка с неподдельной обидой. – И вовсе я не собиралась вас оскорблять подобным словом… Помилуйте, с чего бы вдруг? Торговля антиквариатом – ремесло старое, вполне почтенное, отмеченное классиками, Вальтера Скотта хотя бы взять… Я совершенно не в уничижительном смысле, голубчик! Просто… Как бы это выразиться… Жизненные стремления у нас с вами диаметрально противоположные, согласитесь. Смотрим каждый со своей колокольни, со своего шесточка. Вам, что понятно и вполне оправданно, хотелось бы взять все это и побыстрее продать…

– Немаловажное уточнение, – сказал Смолин нейтральным тоном. – Деньги, Фаина Анатольевна, пошли б вам большей частью, а мне от сих негоций достался бы не особенно и большой процент…

– Кто бы сомневался, – сказала старушка. – Я вас никогда и не подозревала в попытках обмануть бедную старуху… Тут другое, Василий Яковлевич. Во-первых, деньги мне не особенно и нужны – в мои-то печальные годы, при полном отсутствии наследников и близких… Во-вторых, что важнее, если вы начнете продавать картины, вы их разбросаете по стране. Верно ведь? Разлетятся во все концы бывшей великой и необъятной… У вас ведь нет покупателя, готового купить все Федино творческое наследие с намерением никогда его не разделять?

– Нет, – признался Смолин.

– Вот видите… Вам, быть может, все эти высокие словеса и смешны, но я, дорогой мой, чувствую себя обязанной Федино наследие сохранить в неприкосновенности и целостности. Федю никак нельзя поставить рядом с великими, но все же, согласитесь, он – из мастеров незаурядных… И никогда я не пойду на то, чтобы наследие разбросать … Все должно сохраниться в целостности.

– Я вас прекрасно понимаю и не спорю, – сказал Смолин. – Не думайте, будто я не понимаю… Но если мы будем реалистами, Фаина Анатольевна… Суровыми реалистами, увы… Ведь при этом автоматически возникает вопрос: куда … Простите за некоторый цинизм, но вы ж не вечны… Я это говорю не с превосходством, а с полным пониманием: мне пятьдесят четыре как-никак, наличествуют и хвори, и звоночки, так что сам не из бодрых юношей… Наследников, вы сами признаете, нет. Случись что – не дай бог, не дай бог! – все это, – он сделал плавный широкий жест, – отойдет государству, то есть практически никому. А государство… Я о государстве, признаюсь, не самого лучшего мнения. В первую очередь оттого, что государство высоко летает и к мелочам не снисходит. Это мы с вами понимаем, что значат эти картины, а вот поймет ли случайный чиновник, занятый осмотром бесхозного имущества… Я торговец, торгаш, чего уж там – но я-то, Фаина Анатольевна, по крайней мере прекрасно осознаю, чем торгую, а вот равнодушные нынешние