Антихрист - [19]

И посейчас словно вижу я, как поблескивают седые его волосы и словно слышу низкий голос его: «Набивают чрево и твердят, будто не грех это! Хлеб и вино символами нарекают, морочат царя, проклятые греки! Не любо им болгарское семя, ромеи любы и господь их!»

Греками именовал он и Евтимия, и святого старца, и всех монахов-исихастов. «Прячут, — говорил он, — царя от меня. Боятся, как бы не открыл я ему поганство их и обман». После словесных буйств и проклятий, бывало, вздумает он помирать. «Кончаюсь, беги зови, чтоб исповедали меня и причастили». — Лежит навзничь на одре, что-то бормочет, крестится.

В первый раз, услыхав такое, я перепугался, кинулся за отцом Кириллом в соседнюю келью. Отец Кирилл заглянул к нам в дверь и сказал моему старцу: «Не обманывай Господа, брат Лука, не пугай инока и не гневи архангела Михаила, не то как придет тебе час преставиться, вынет он из тебя душу с муками».

Мой старец притворился, будто и впрямь кончается, но отец Кирилл и не взглянул на него, а стал меня успокаивать: «Не верь ему, донимает его Лукавый». И рассказал мне, какое представление разыграл мой духовный наставник за год перед тем. Братья тогда попались на удочку, пришел исповедник, принесли причастие, а старик вместо того чтобы исповедаться и покаяться, затеял спор, что есть грех и что нет, начал глумиться, богохульствовать, так что пришлось игумену усмирять его.

Я привык к его лицедейству. Когда ему приходило в голову помирать, я ставил возле него кувшин со свежей водой, а сам шел ловить рыбу. Сколько же мук принял я с этой рыбой! Водилась она в Белице во множестве, всё усач да клень. Спервоначалу я ловил её руками. Стыл в осенней прозрачной реке, а потом один из отроков научил меня плести корзины и сачки, так что стало полегче. Но зимою была то мука адова, братья! Приходилось колоть лёд, ходить в ледяной воде, мутить её. И я же должен был пойманную рыбу сготовить, потому что отец Лука и слышать не хотел о монастырской поварне.

Поднесешь ему, бывало, уху, благоухающую от богородской травы, он начнет хлебать, а как насытится, принимается мудрствовать: «Насытилось проклятое чрево и соблазняет душу благочестивыми помыслами и покаянием. И в Господа верует крепче, и на разные надежды полагается. Тупеет человек от чрева своего! Пустому, ему больше веры. Знаешь ли, чадо, порой вижу я во сне множество ртов, куда ни глянешь — рты голодные, зияющие, а перед ними мир — точно жидкая каша, едят они его и грызутся между собой, а вокруг скачут дьяволята, маленькие, как мухи…»

По утрам он пересказывал мне свои сны. «Снится мне, — говорит, — что карабкаюсь я по ущельям да пропастям, и растут там разные травы. Ухвачусь за травинку, подумаю — эта удержит меня — она и удерживает. Ухвачусь за другую, подумаю — эта не удержит, она и впрямь обрывается, и лечу я в пропасть. И до того привык я падать и подыматься, что уж и притерпелся. То же самое и в окаянной нашей жизни — падает человек и подымается! Греши на дьявольской этой земле, чтоб надзирало за тобой божье око и радовалось, ибо тешат Господа грехи наши, как отца — сумасбродства дитяти, и, хотя дает он сыну взбучку, сам радуется тому, что бурлит в дитяти жизнь. Без прегрешений наших заснет Господь на седьмом небе, не будет у него ни дел никаких, ни забот… И чем больше будешь грешить, тем больше будешь искать Бога, а через Бога и людей, даже их будешь просить о прощении… Множество грехов развелось от проклятых павликиан, но пускай!.. Они да ещё богомилы учат, что дети — тоже слуги Маммоны, так что порой думается мне — прикончить младенца не больший грех, чем перерезать глотку болярину. Болярин — это свинья и останется свиньей на том свете и будет кипеть в смоле, а младенец станет ангелом. Коли так, выходит, сотворил ты для него благо, избавив от дьявольского мира, чтобы вознесся он прямиком в рай… Как ни верти, чадо, грех ведет человека к Богу…» — и смотрит на меня старец, старается в глаза заглянуть, а у самого глаза горят и сверкают. Я молчу и молюсь за душу его, вижу — гнетет его какой-то великий грех, и дух у меня обмирает, как бы не раскрыл он передо мной страшную свою тайну. Но он не смолкает: «А ежели это дьявол создал многогрешную нашу землю и нас, человеков, как учат еретики, то за что будет судить меня Всевышний? Если допустил он, чтобы Сатана сотворил землю и всё, что есть на ней, с какой стати требует он, чтобы мы были покорны ему? Однако же не может человек жить постоянно с дьяволом. Отвратится он от него. Вот и поди разберись!.. Что, мучаю я твою душу, чадо? Ты прислушивайся к тому, что говорит Сатана, ибо он тоже верует в Господа, иначе в чём ему оправдание? Больно ты юн и чист, как тебе, херувиму, понять меня? И греки здешние тоже не понимают. Льстецы и лицемеры! Говорю им: как узрите вы Бога с мелкими вашими грешками — чревоугодием и пьянством? Чтобы узреть Бога, надобен великий грех! Что не смотришь на меня, чадо, что потупился, точно красна девица? Слышь-ка, где-то в этих краях Хелбю прячет свои червонцы. Выследи, укради и беги прочь из монастыря. Зачем тебе губить молодые годы? Молод ты, хватит тебе времени и нагрешить и покаяться. Я вскорости покажу тебе этого Хелбю, кружит он тут из-за одного дельца, но никому о том — ни слова!..»