Антихрист - [52]

Тем временем до него доходили самые тревожные вести; почти уже год прошел, как он покинул Рим; он дал приказ возвращаться. Возвращение соответствовало самому путешествию. В каждом городе его встречали как триумфатора; разрушали стены для его торжественного въезда. В Риме устроен был неслыханный карнавал. Нерон ехал на колеснице, служившей при триумфе Августа; рядом с ним сидел музыкант Диодор; на голове у него был олимпийский венец, справа лежал пифийский; впереди несли все прочие венцы и доски с перечнем всех его побед, имена тех, кого он победил, названия пьес, в которых он выступал; за ним следовали клакеры, разделявшиеся на три рода клаки, изобретенные им, и всадники Августа; для его въезда снесли арку Большого Цирка. Кругом раздавались клики: «Да здравствует Олимпионикий! Пифионикий! Август! Август! Нерон-Геркулес! Нерон-Аполлон! Единственный периодоникий! единственный во все времена! Август! Август! О божественный голос! блаженны слышавшие его!» Все поднесенные ему 1800 венцов были выставлены в Большом Цирке и прикреплены к египетскому обелиску, который был здесь поставлен Августом, чтобы служить метой.

Наконец заговорила совесть в благородной части человеческого рода. Восток, за исключением одной Иудеи, не краснея, переносил эту позорную тиранию и даже чувствовал себя при ней хорошо; но на Западе чувство чести еще не умерло. Одну из славных заслуг Галлии составляет, что низвержение подобного тирана было делом ее рук. В то время, как германские воины, полные ненависти к республиканцам и рабски послушные своему принципу верности, исполняли при Нероне, как и при всех императорах, роль преданных ему телохранителей, призыв к восстанию первый кликнул потомок бывших королей Аквитании. Движение это было действительно галльским; галльские легионы, не принимая в расчет возможных последствий, с увлечением, очертя голову, бросились в революцию. Сигнал к восстанию подал Виндекс около 15 марта 68 года. Известие быстро дошло до Рима. Тотчас же на стенах города появились сделанные углем оскорбительные надписи: «Он допелся до того, что разбудил петухов (gallos)», — гласили эти плохие остроты. Нерон сперва только смеялся над этим; он даже выразил удовольствие по поводу того, что таким образом представится случай обогатиться посредством разграбления Галлии. Он продолжал петь и развлекаться до того момента, когда Виндекс велел расклеить всюду воззвания, в которых он относился к Нерону как к жалкому скомороху. Скоморох, находившийся в то время в Неаполе, написал тогда сенату, требуя правосудия, и направился в Рим. Однако он усиленно показывал, что занят только некоторыми новоизобретенными музыкальными инструментами и, в частности, чем-то вроде гидравлического органа, насчет которого он серьезно совещался с сенаторами и всадниками.

Известие о поражении Гальбы (3 апреля) и присоединении Испании к Галлии, полученное за обедом, поразило его как ударом грома. Он опрокинул стол, за которым обедал, разорвал письмо, в гневе разбил два весьма ценных чеканных кубка, из которых привык пить. В смехотворных приготовлениях, за которые он взялся, главная забота его была посвящена его инструментам, разным театральным принадлежностям, и затем женщинам, которым он приказал одеться амазонками, с круглыми щитами, топорами и гладко остриженными волосами. В нем происходила странная смена уныния и жалкого шутовства, и одинаково трудно как относиться к этому состоянию серьезно, так и считать его за сумасшествие, так как все поступки Нерона колебались между черной злобой жестокого глупца и иронией человека пресыщенного. У него не было идеи, которая бы не носила характера ребячества. Мнимый мир искусства, в котором он жил, сделал его совершенным идиотом. Иногда он думал не столько о борьбе, как о том, чтобы отправиться к врагам и тронуть их сердца своими слезами; он сочинял уже epinicium, который он пропоет с ними после примирения; то ему приходило в голову умертвить всех сенаторов, вторично зажечь Рим и во время пожара выпустить в город диких зверей из цирка. Особенно изливался его гнев на галлов; он заговаривал об истреблении всех галлов, живущих в Риме, в качестве виновников преступлений своих соотечественников и подозреваемых в желании к ним присоединиться. Между прочим, у него появлялась мысль перенести резиденцию империи, удалиться в Александрию; он вспоминал, что пророки обещали ему восточную империю и, в частности, иерусалимское царство; мечтал о том, что будет жить своим музыкальным дарованием, и такая возможность, которая будет служить лучшим доказательством его талантов, втайне его радовала. То он находил утешение в литературе; указывал на особенности своего положения: все, что с ним случалось, было неслыханным; никогда государь при своей жизни не терял столь обширной империи. В самые тяжелые свои дни он ни в чем не изменял своих привычек; больше разговаривал о литературе, нежели о галльских делах; пел, острил, ходил в театр инкогнито, потихоньку писал одному актеру, который ему нравился: «Как скверно, что я так занят».

Несогласованность в действиях галльских армий, смерть Виндекса, слабость Гальбы, быть может, отсрочили бы освобождение мира, если бы в свою очередь не восстала и римская армия. Вечером 8 июня преторианцы возмутились и провозгласили императором Гальбу. Нерон увидал тогда, что все погибло. Его слабый ум подсказывал ему только смешные мысли: одеться в траур, пойти в этом виде увещевать народ, пустить в ход всю свою сценическую силу, чтобы вызвать к себе сострадание и таким образом добиться прощения за прошлое или, в крайнем случае, — префектуры в Египте. Он написал свою речь; ему заметили, что прежде чем он дойдет до форума, его разорвут на куски. Он ложится спать; проснувшись ночью, он находит, что стража его покинула: покои его уже начали грабить. Он выбегает из спальни, стучит в разные двери; никто не отзывается. Он возвращается к себе; он хочет смерти, посылает за мирмиллоном Спикулом, знаменитым убийцей, стяжавшим себе славу в цирке. Все его покидают. Он снова выходит, бродит по улицам один, направляется к Тибру, чтобы броситься в него, опять возвращается. Весь мир вокруг него как бы пустеет. Его вольноотпущенный Фаон предлагает ему скрыться на свою виллу, расположенную между Виа Салариа и Виа Номантана, в расстоянии четырех военных камней. Несчастный, полуодетый, закутавшись в дрянной плащ, на жалкой кляче, закрыв лицо, чтобы не быть узнанным, он уезжает в сопровождении трех или четырех своих вольноотпущенников, в числе которых были Фаон, Спор, Епафродит, его секретарь. Было еще темно; проезжая через ворота Коллин, он слышал в соседнем с ними лагере преторианцев крики воинов, проклинавших его и величавших Гальбу. Тут его узнали, благодаря тому, что лошадь его, испугавшись трупа на дороге, бросилась в сторону. Однако ему удалось добраться до виллы Фаона, причем он ползком пробирался через чащу и прятался в камышах.