Античный город - [23]

Поэтому даже скученные на тесной городской территории десятки тысяч несчастных в сущности всё время остаются разобщёнными; незримая, но вместе с тем непроницаемая стена разделяет их; живущие рядом, они годами не могут перемолвиться и словом, часто не смеют даже обменяться взглядом. К тому же господин принимает меры, специально назначенные к тому, чтобы разъединять их. Платон, в шестой книге своих «Законов» рассуждая о содержании рабов, устами Афинянина утверждает: «…чтобы рабы лучше подчинялись, они не должны быть соотечественниками, а, напротив, должны по возможности больше разниться по языку…».[49] В сущности то же самое пишет и Аристотель, по его мнению рабы «не должны принадлежать к одной народности (homo-phyloii) и не должны обладать горячим темпераментом; именно при таких условиях они окажутся полезными для работы и нечего будет опасаться с их стороны каких-либо попыток к возмущению».[50] Дополняя характеристику Катона, Плутарх пишет: «Он всегда тайком поддерживал распри между рабами и взаимную вражду – их единодушие казалось ему подозрительным и опасным».[51]

Словом, видимость, как это нередко бывает, оказывается весьма обманчивой: казалось бы, не имеющая никаких осязаемых форм темница на поверку оказывается поделённой на строго изолированные камеры, решётки которых, несмотря на всю свою виртуальность, обладают вполне достаточными признаками реального, для того чтобы их можно было взломать.

Ясно, что организовать какой-то заговор в этих условиях решительно невозможно. В то же время хозяева (свои ли, чужие, неважно) всегда будут выступать как единая слаженная команда, ничто не стоит между ними, ничто не препятствует их контактам; они могут ссориться между собой, часто даже враждовать друг с другом, но в любом противостоянии массам невольников всегда будут действовать как некий монолит. Не в последнюю очередь это вызвано тем, что рабовладение в условиях полиса тех времён было коллективным. Вообще, на первых порах любая собственность была общинной, движимая, а впоследствии и недвижимая частная собственность рассматривалась как некоторое отклонение от привычной общинной нормы и развивалась как подчинённая государственной. «Архонт сейчас же по вступлении в должность, – пишет Аристотель, характеризуя государственное устройство Афин, – первым делом объявляет через глашатая, что всем предоставляется владеть имуществом, какое каждый имел до вступления его в должность, и сохранять его до конца его управления».[52] Иначе говоря, частное владение каждый раз требует особого подтверждения со стороны высших представителей государства и всё время остаётся под его неусыпным контролем. Правда, контроль этого владения, как правило, был формален, поэтому фактическое распоряжение принадлежит всё же частному лицу, но там, где дело касалось рабов, надзор за ними так до конца и остаётся общим делом полиса.

Впрочем, это естественно, и нам ещё придётся говорить о том, что демократическое государство, вынужденное напрягать силы в борьбе за собственное выживание, приходит к мобилизации всех ресурсов, которыми располагают его граждане. В сущности именно оно порождает тотальную мобилизацию, причём не только материального, но, как будет показано ниже, и нравственного потенциала общества. Между тем интегральная собственность его граждан – это и есть основной материальный ресурс; в мобилизационной же гонке способен победить только тот, кто оказывается в состоянии использовать его в наибольшей степени.

Добавим сюда ещё одно обстоятельство, о котором никак нельзя умолчать. В 61 г. был убит римский городской префект Луций Педаний Секунд. Его убийцей стал его собственный раб. Четыреста рабов в это время находились в доме, среди них и женщины, и дети, – и древний закон, подтверждённый Августом в 10 г., требовал предать смерти всех. За то, что ни один из них не предупредил, не предотвратил преступление, наконец, не помешал его исполнению. Когда в соответствии с этим установлением всех находившихся под одним кровом собрали, чтобы вести на казнь, сбежался простой народ; все требовали смягчения участи несчастных. Дело дошло до уличных беспорядков и демонстраций перед Сенатом (кстати, в Сенате тоже нашлись противники столь жестокой меры), в ход уже готовы были пойти камни и факелы – оружие толпы того времени. Сам цезарь (Нерон), предварительно разбранив народ в особом указе, был вынужден расставить вдоль всего пути шеренги вооружённых солдат, чтобы обеспечить выполнение закона. Обо всём этом подробно повествует в своих «Анналах»[53] Тацит (ок. 54 – ок. 123), выдающийся римский историк, главные труды которого посвящены истории Рима и Римской империи, один из великих представителей мировой литературы.

Закон, конечно же, не был тайной ни для кого, и в первую очередь для самих рабов. Но вдумаемся: круговая порука, связывающая всех их кровью, не равносильна ли она кандалам? И если даже разум тех, кто редко отличался излишней мягкосердечностью по отношению к рабам, был возмущён несоразмерной жестокостью следствий, то кто из рабов сумел бы снести тот страшный груз, который ложился бы на совесть заговорщиков?