Антарктическая одиссея. Северная партия экспедиции Р. Скотта - [71]

Второго апреля суп впервые сварили на жировых печах, имевших каждая по несколько фитилей. Эксперимент прошел удачно, суп был готов за час. Это означало большую экономию керосина, потому что отныне можно было варить эту часть ужина без него. Но вот каната для фитилей у нас было очень мало, требовалось найти какой-нибудь заменитель. День, когда мы впервые приготовили суп на самодельной жировой печи, также вошел в наш календарь как знаменательная дата и был отмечен веселым вечером. Вообще во все эти месяцы время после вечерней еды было самым приятным временем суток – хотя бы на эти несколько часов нам удавалось отвлечься от мыслей о родных и близких.

Когда дневальные, завершив свои дела, подсаживались к остальным, Левик прочитывал вслух одну главу из «Давида Копперфильда». Каждый вечер обязательно читали на сон грядущий одну главу, пока не закончили все три имевшиеся у нас книги. «Давида Копперфильда» хватило примерно на шестьдесят вечеров, и к концу второго месяца никому не хотелось с ним расставаться. Его, однако, с большим успехом заменила «Жизнь Стивенсона», растянувшаяся то ли на две, то ли на три недели, за ней последовал «Шутник Симон». Он занял значительно меньше времени, ибо герой так всем полюбился, что одной главой за вечер не довольствовались, требовали двух или даже трех. Слабохарактерный Левик поддавался уговорам, и последняя книга была прочитана за несколько дней. Кроме того, у нас было с собой два экземпляра «Ревю оф Ревюс», их изучили от корки до корки, включая объявления и все прочее.

Мы захватили с собой в летний поход один-два журнала, но, к сожалению, я завертывал в них геологические образцы и зимой часто горько сожалел об этом. Взятые матросами «Декамерон» и несколько романов Макса Пембертона довершали нашу библиотеку. Еще имелась машинописная копия моего дневника за первый год экспедиции. Обычно я читал его вслух по воскресеньям, и мы сравнивали прошлогодний день на мысе Адэр с теперешним. В воскресенье же Кемпбелл читал главу из карманного издания «Нового Завета», а затем мы пели псалмы.

Голос из всей партии был только у Абботта, но бог обидел его памятью. Дикасон и Браунинг, когда-то певшие в хоре, знали куски из Благодарственной молитвы и отрывки псалмов, я тоже кое-что припоминал. Общими усилиями мы восстановили с десяток псалмов, звучавших почти в первозданном виде. Если слова никак не приходили на ум, мы заменяли их строкой собственного сочинения. Чаще всего исполнялось две-три строфы из четырех или пяти, но после возвращения домой я установил, к своему удивлению, что по крайней мере в одном случае мы даже добавили лишний стих. Начисто лишенный голоса, я тем не менее был главной опорой воскресных концертов: мальчиком меня каждое воскресенье дважды водили в веслианскую часовню и заставляли слушать проповедь (слишком длинную для ребенка). Смотреть мне разрешалось только в псалтирь, и я развлекался тем, что заучивал понравившиеся псалмы наизусть. Некоторые я запомнил на всю жизнь. Теперь мое прилежание в те отдаленные дни было щедро вознаграждено, так как более всего наши вечера делала приятными способность производить «веселый шум». Мы плохо помнили мелодии, но у псалмов они простые и очень красивые, и, думаю, воскресные концерты доставляли нам даже больше удовольствия, чем субботние.

В субботу мы ведь тоже пели. После обеда, выпив «за здоровье жен и любимых» жалкого подобия какао, мы запевали популярные старые песни, известные морякам и путешественникам во всем мире. С тех пор до гробовой доски такие песни, как «Домой», «Равнины», «Тора», «Десантная батарея» и многие другие будут напоминать нам пение хором в субботу вечером, и всякий раз, слыша их, мы станем устремляться мыслями через пространство и время к тому уголку Антарктики, где под снегом погребены остатки нашей пещеры. Сейчас, когда время оказало свое целительное действие на воспоминания, эти вечера кажутся мне настолько приятными, что, оглядываясь на них из своего кресла в кембриджской квартире, я ощущаю легкий налет грусти и сожаления, что они миновали и больше не повторятся.

Пятого апреля мы заметили трех тюленей Уэдделла, убили их и разделали. Последующие два дня были заполнены тем, что мы переносили и прятали в тайник у подошвы припая мясо, шкуры, сало, из которых значительную часть я отложил в качестве неприкосновенного запаса на весенний санный поход.

В этот день жировая печь дымила так ужасно, что пришлось ее вынести в тамбур, а обед доварить на примусе. До сих пор в пещере не было дымохода, так как, боясь ослабить потолок, мы не решались пробить в нем отверстие. В результате дым выходил только в верхнюю часть дверного проема, имевшего в высоту всего лишь два фута [61 см]. Естественно, вся пещера выше этой отметки заполнялась едкими красновато-коричневыми парами горящей ворвани, и тогда в пещере можно было находиться, только спрятавшись в спальный мешок. Дежурный терпел сколько мог, когда же ему становилось невмоготу, уступал место напарнику, а сам выскакивал в тамбур отдышаться. Всю зиму легкие наши, наверное, были черными от дыма, то есть внутри мы были не чище, чем снаружи. Результатом длительного пребывания в этом чаду явились воспаленные глаза и постоянные головные боли, но хуже всего то, что из глаз и носов текло вовсю, и когда наступало долгожданное время еды, мы не ощущали ее вкуса. По-видимому, жаркий огонь в жировой печи заставлял жир сильно испаряться, и в наших муках были повинны содержавшиеся в этих испарениях частички сажи.