Анонимная война. От аналитиков Изборского клуба - [49]

В период внедрения новых технологий влияния на массы, разрабатываемые как по прямому поручению, так и при поддержке правительственных структур, привлекаемые (или выступающие с инициативой) фонды могут исполнять функцию «посевного» (первого) инвестора, номинально осуществляя венчурный вклад, а de facto исполняя роль «паровоза» соответствующей конъюнктуры. В истории Rockefeller Foundation примерами может служить дотации британскому Tavistock Institute of Human Relations, а затем применяющим его практики институтам в США (Western Institute of Behavioral Sciences, Esalen Institute и др.) в период подготовки «революции 1968 года». На этапе «революций 2.0» Rockefeller Foundation становится «посевным» инвестором блогерской сети Global Voices. В обоих случаях соответствующие инициативы поддерживались также из государственных средств и университетских эндаументов, то есть являлись государственно-частными начинаниями в рамках стратегий.

Во взаимодействии с высшими школами (а также международными НПО с «пересекающимися» кадрами) фонды могут выступать спонсорами: а) самих учреждений, б) профильных исследовательских центров (в том числе институтов составе внешнеполитических НПО, как то National Endowment for Democracy — NED, Freedom House, Международной кризисной группы), в) программ в составе этих центров, г) автономных ИЦ, осуществляющих экспериментальную и/или методическую (тренинговую) деятельность, д) пропагандистских центров и программ, выступающих под вывеской научных институтов в составе высших школ.

Таким образом, практика грантодающих и управляющих фондов:

а) увязывает научные программы с геополитическими задачами и их пропагандой,

б) соединяет высшие школы и НПО в единый конгломерат,

в) обеспечивает, при посредстве CFR, «политику вращающихся дверей», предоставляя «синекуры» политикам при смене команд в Белом доме и Госдепе.

4.2. Фонды, университеты и глобальная повестка дня

Период 1890–1920 годов в США, именуемый Progressive Era, формировался умонастроением ученых, промышленников и гуманитариев периода великих открытий, который (как и в Европе) характеризовался возвышением науки над религией и одновременно мощным социальным оптимизмом. Идея улучшения человеческой природы тогда высказывалась как прогрессивистами, так и либертарианцами. Но уже в тот период на ее фоне возникала мизантропическая «тень», поднимаясь как из мейнстримных естественнонаучных теорий, так и из маргинальных религиозных течений, окрашенных влиянием неокантианского агностицизма и восточных гностических философий.

Кризис авраамических церквей на фоне вала физических и биологических открытий, заставших врасплох традиционное духовенство, совпал по времени с взлетом движений за социальное равноправие. В то время как в британской родовой аристократии и в транснациональных банкирских семьях распространяются оккультные увлечения, антимонархическое движение в континентальной Европе подвергается влиянию этерналистских восточных философий. Одним из «культурных мостов» парадоксально становится Всемирная Колумбовская выставка в Чикаго (1893), задуманная для пропаганды технических достижений — именно здесь оказываются в одной аудитории пантеисты с Востока (С. Вивекананда, А. Дхармапала, В. Ганди) и европейские теоретики свободы сексуальных меньшинств. Идеи энергетического равновесия, перекликаясь с новыми гностическими школами российского происхождения (Г. Гурджиев, П. Успенский), оказывают влияние на теорию психоанализа. В США антииндустриальные философии Р.У. Эмерсона и Г.Д. Торо получают новых почитателей в антикапиталистической, особенно радикальной анархистской среде (Э. Голдман, А. Беркман, А. Айзек). Тогда же в США получают распространение меннонитская и неосведенборговская пацифистско-аскетическая этика. Уже в канун Первой мировой войны кристаллизуется движение за контроль рождаемости Маргарет Зангер (Хиггинс), ученицы анархистски Эммы Голдман. В Европе после Первой мировой войны распространяется рационалистическое учение Бертрана Рассела и трансгуманистическая теория Джулиана Хаксли.

После революции 1917 года в России, в связи с индустриалистским выбором российских марксистов, неомальтузианские концепции становятся особо востребованными в геополитике. Джон Дьюи, проповедник замещения авраамических религий «натуралистическим гуманизмом», уже в 1919 году путешествует в Китай, агитируя там одновременно против Ленина и Конфуция. Тогда же популяризируются тексты анархистки Эммы Голдман о ее разочаровании в советском проекте.

В 1920-х банковские семейства, индоктринированные в мальтузианство, используют интерес германских нацистских теоретиков к евгенике для создания «сдерживающей» идеологической антитезы. Даже Wikipedia не может умолчать об идеологических установках семьи Рокфеллеров и их отражении в благотворительности: Rockefeller Foundation «поддерживал и развивал различные германские программы в области евгеники — включая ту программу, в которой сотрудничал Йозеф Менгеле, прежде чем отправиться (для проведения экспериментов над заключенными) в Аушвиц».

Увлечение Рокфеллеров мальтузианством начинается с социал-дарвинистских взглядов Джона Дэвисона Рокфеллера-старшего, первого спонсора резерватов дикой природы, и продолжается по линии семьи его сына Джона, супруга которого, Эбби Олдрич, увлекалась мизантропическими восточными философиями; в дальнейшем несколько членов семьи всецело посвящают себя спонсированию антииндустриальных и депопуляционистских ассоциаций и НПО. В этом они сходятся с принцем голланским Барнардом и принцем-консортом британским Филиппом («очарованным» мистическими трудами К.Г. Юнга).