Аномалия - [6]

На эти переводческие коллоквиумы Виктор ездил еще два года подряд, и, что уж греха таить – только чтобы повстречаться с ней. С тех пор – а это грубейшее нарушение профессиональных законов – он стал вплетать в свои переводы коротенькие пассажи с упоминанием ипподрома в Аскоте или заварного крема. Начал он свою преступную деятельность как раз со сборника статей Гуревич, и в первый же текст – “Почему нужно дать женщинам все права и свободу” – он вписал фразу “Свобода – не заварной крем на шоколадном торте, а неотъемлемое право”. Очень даже ненавязчиво, а вдруг? Ведь она же заинтересовалась Гончаровым. Но увы. Если она и прочла книгу, то наверняка не заметила намека, как, впрочем, и издатель, да и остальные читатели тоже. Виктор прозевал свою жизнь, и тут было от чего прийти в отчаяние.

* * *

В начале года некая франко-американская организация, финансируемая культурным отделом посольства Франции, присудила ему премию за перевод одного из триллеров, которыми он зарабатывал себе на жизнь. В начале марта Виктор отправился на вручение в США, и его самолет попал в чудовищную турбулентность. Грозовые вихри кидали самолет из стороны в сторону, и казалось, эта болтанка никогда не кончится. Командир корабля говорил какие-то утешительные слова, но никто из пассажиров не сомневался, а Месель и подавно, что они рухнут в море и разобьются, врезавшись в стену воды. Несколько долгих минут он сопротивлялся, вцепившись в подлокотники, напрягал мышцы, чтобы не мучиться при каждом толчке. Пытался не смотреть в иллюминатор, из которого открывался вид на ночь и град. И вот впереди, в нескольких рядах от себя, неподалеку от спящего без задних ног блондина в капюшоне, он увидел ее. Заметь он эту женщину еще на посадке, он не сводил бы с нее глаз. И не то чтобы они прямо одно лицо, но она вдруг отчетливо напомнила ему исчезнувшую арлезианку. Судя по ее хрупкости, тонким чертам лица, гладкой коже и грациозному телу, это была еще совсем юная девушка, но, разглядев крошечные морщинки вокруг глаз, он понял, что ей скорее уже под тридцать. Очки в черепаховой оправе оставили на коже эфемерные мушиные крылышки. Иногда она улыбалась своему соседу, мужчине постарше, возможно, это ее отец, их, похоже, забавляли скачки самолета, разве что они специально разыгрывали непринужденность, потому что так спокойнее.

Но тут самолет ухнул в очередную воздушную яму, и у Виктора внутри что-то вдруг сломалось, он закрыл глаза и отдался на волю тряске, даже не пытаясь удержать равновесие. Он ощущал себя подопытной мышью – в состоянии сильного стресса они прекращают борьбу и смиряются со смертью.

Наконец, после невыносимо долгой паузы, самолет вылетел из грозы. Но Месель так и сидел в прострации, скованный чудовищным чувством нереальности происходящего. Вокруг него постепенно возобновлялась жизнь, люди смеялись, плакали, но он созерцал эту суету как сквозь запотевшее стекло. Командир корабля запретил отстегивать ремни до приземления, впрочем, Месель, совершенно выдохшийся, все равно не смог бы подняться. Как только двери самолета открылись, пассажиры ринулись прочь, им не терпелось оказаться снаружи, и салон быстро опустел, но Месель, оцепенев, словно врос в свое кресло у иллюминатора. Стюардесса похлопала его по плечу, он нехотя встал. И снова стал думать о молодой женщине, еще настойчивее, чем раньше. Ему почудилось, что ей одной будет под силу вырвать его из бездны небытия, он поискал ее глазами, но ее нигде не было видно, и в очереди на паспортный контроль ее тоже не оказалось.

В аэропорту его ждал заведующий отделом книги посольства.

– Вы точно в порядке, месье Месель? – участливо спросил он онемевшего, растерянного переводчика.

– Да. Мы чуть не погибли, мне кажется. Но я нормально.

Сотрудник посольства встревожился, услышав его тусклый голос. До самого отеля они не обменялись больше ни единым словом. Назавтра, заехав за Меселем ближе к вечеру, он понял, что тот весь день проторчал в номере и ничего не ел. Он чуть ли не насильно заставил его встать под душ и одеться. Прием был организован в книжном магазине “Альбертина” на Пятой авеню, напротив Центрального парка. В нужный момент, повинуясь настойчивому знаку атташе по культуре, Месель вытащил из кармана торжественную речь, написанную еще в Париже, и отрешенным тоном сообщил, что задача переводчика заключается в том, чтобы “путем перевоплощения высвободить чистый язык из тисков произведения”, с вялой напыщенностью выложил все хорошее, что не думает об американской писательнице, высокой, небрежно накрашенной блондинке, которая стояла, улыбаясь, рядом с ним, и внезапно умолк. Ощущая неловкость ситуации, писательница забрала у него микрофон, горячо его поблагодарила и обнадежила собравшихся, пообещав, что им предстоит встреча с очередными двумя томами ее фантастической саги. Затем наступило время коктейля; Месель побрел туда с отсутствующим видом.

“Черт, учитывая, во что нам обошлась эта тусовка, мог бы и врубиться”, – проворчал себе под нос атташе по культуре. Заведующий отделом книги лениво попытался защитить Меселя, все равно он завтра утром улетит обратно.