Anno domini - [45]

6. Какой недостаток я мог бы простить: наивность.

7. Чего бы я никогда не простил: предательство, трусость, высокомерие.

Как мало все-таки надо человеку для счастья! От одних только слов: мещанство, скупость, жадность — хочется бежать и бежать.

Вадик, давай строить свою жизнь так, чтобы жить, а не существовать. Для этого надо пройти и тайгу, и пески, побывать в горах Алтая и Кавказа. И, в конце концов, взглянуть на людей с высоты птичьего полета. И, я уверен, опьянев от этой красоты, которая называется жизнью, мы сумеем во многом разобраться.

Здесь в армии за короткий промежуток времени я многое понял. Пришлось столкнуться с разными людьми. Среди них есть и хорошие, и плохие. Так вот: при любых обстоятельствах нужно оставаться самим собой. Сохранить свои твердые убеждения. Если человек начнет раздваиваться, менять расцветку, как хамелеон — он никогда не приживется в коллективе.

А, вообще, очень мне тут надоело и хочется домой! Хочется жить активной, полной приключений жизнью. Не нам с тобой лежать на диване и мечтать о хороших поступках и подвигах. Наш жизненный принцип — действие! И мы с тобой обязательно себя испытаем и проявим с самой лучшей стороны. У нас будет интересная и насыщенная событиями жизнь. Уже через несколько лет мы со своими семьями будем сидеть в лесу у костра, вокруг будут бегать наши ребятишки, а мы будем играть на гитаре и петь Розенбаума. Рано или поздно это будет. Я в этом не сомневаюсь!

У Юрки будет девочка — веселая и послушная. У тебя, Вадик, будет мальчик. Такой спортивный и благородный. Ведь ты же сам займешься его воспитанием. Помнишь, мы когда-то с тобой мечтали, как будем воспитывать своих детей? И это очень хорошо, что мы уже с этого возраста начинали думать о наших будущих семьях.

Да, прекрасные тогда мы проводили вечера. Помнишь, как за столом во дворе с девчонками лопали арбуз и пили шампанское? Как дурачились! Как мечтали о чем-то возвышенном и чистом! А поездки на мотоцикле! А какие мы сценки ставили на дискотеке! А когда мы ночевали у тебя на кухне и, мечтая о будущих заботливых женах, перебивались чаем и хлебом с колбасой! Вот было здорово!

Ничего, время пролетит быстро. Мы вернемся из армии и снова будем вместе. Самое главное, чтобы у тебя все было хорошо! Береги свое здоровье и помни всегда: твоя радость — это моя радость, твоя печаль — это и моя печаль!

А сейчас мне пора прощаться. Уже полвторого ночи. Очень жду от тебя письма! До свидания, дорогой мой друг! Крепко тебя обнимаю и жму твою мужественную руку. Твой самый любимый друг Серега.

Аня не могла поверить, что эти строки принадлежали Сахно. Письмо писал возвышенный юноша, жаждущий духовной чистоты и стремящийся к совершенству, чувствующий еще неосознанно границу между правильным и неправильным. Какая катастрофическая перемена произошла за эти годы с Сергеем? Какая мистическая метаморфоза уничтожила в человеке все хорошее начало и выплеснула наружу безграничный цинизм? Требования к личности, возносимые им в девятнадцать лет, и презираемые черты характера и поведения в самом нем поменялись местами. Интрига заключалась в том, что если бы Сахно пришлось сейчас ответить на вопросы той самой анкеты, то наверняка эти ответы, если и не полностью совпали, то были бы аналогичны тем — пятнадцатилетней давности. Но что же в таком случае произошло с человеком, если, отвечая одинаково на одни и те же вопросы, он совершенно иначе поступает в собственной жизни. Вадим перечитывал еще и еще забытые строки старого письма, и по каждому абзацу сопоставлял Сергея того с приехавшим сегодня чужим, незнакомым человеком, лживым и беспринципным, но продолжающим считать себя правым и праведным.

Он вспоминал приезд Сергея из армии. Три года тот без отпуска отслужил во флоте и, возвращаясь домой, нашел в себе силы не выйти из автобуса, проезжая через родной город, а приехать в областной центр к Вадиму, потому что в письмах пообещал, что, придя из армии, прежде всего, навестит своего лучшего друга. Как обижались тогда его родители, но для Сахно чистая и преданная дружба в то время была превыше всего.

Весь долгий вечер Вадим с Анной просидели на кухне за бутылкой водки и разговорами. Он вспоминал истории недалекого прошлого — того периода, когда у него еще был такой надежный и верный друг. Он перечитывал его армейские письма, а перед глазами вставали бланки договоров с фальсифицированной подписью. Он смотрел старые слайды около палатки в лесу, а в ушах звенел крик: «Мне друзья не нужны! У меня есть Бог!». И тут же вспоминались ему слова Иисуса: «Не всякий говорящий Мне: «Господи! Господи!» войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного». Вадим вспомнил, что где-то в письменном столе лежит тетрадь, которую он завел незадолго до знакомства с Анной и куда записывал свои размышления, когда в очередной раз остался один на один с собой.

«Никак мама не выходит у меня из головы. Все время в памяти всплывает ее образ — то в болезни, то в здравии и веселье. Из любой фразы, услышанной извне или брошенной самим, из каждого слова, лишь косвенно относящегося к ней, мозг выстраивает сложную цепочку, тянущуюся к ее образу. Вчера по радио в передаче поздравлений резануло слух слово «бабуля». Мне тридцать три, но до сих пор нет своих детей. Не умею я семью ни создавать, ни сохранять. Живу какими-то другими ценностями, иллюзией абсолютной любви. Но если когда-нибудь у меня все же родится сын или дочь, они никогда не смогут произнести этого ласкового слова «бабуля» по отношению к моей маме. Сердце сдавило такой глупой безвозвратностью. Полетели мысли и обрывки воспоминаний о своей бабушке, о маме, о смысле жизни. Любое слово в любой момент может выбить меня из колеи и погрузить в глубокую печаль. То ли восемь месяцев — не срок, то ли моя нервная система настолько оголена из-за всех моих неудач в личной жизни, в которых, впрочем, не виню никого, кроме себя. Слишком требователен и слишком избирателен! Всегда ценил то, что имею наперечет мало друзей, мол — зато они такие проверенные и верные. А ведь и это оказалось ошибочным. Двоих уже потерял по глупости. Все из-за завышенной требовательности к близким людям. Чем роднее и ближе человек — тем выше планка. Родному тяжелее простить, у родного сложнее попросить прощения. Легко откровенничать с чужим — тебе все равно, будет ли он назавтра помнить твои откровения. Но близкий, услышав их, должен страдать вместе с тобой и ничуть не меньше тебя самого, иначе ты поставишь под сомнение его любовь и доброе к тебе расположение. А дальше — стоит только зацепиться, как нахлынут волны прежних обид, о которых до сих пор не было случая поговорить, всколыхнутся в душе старые осадки.