Анна в кроваво-алом - [78]

Улавливаю слабый запах пряностей. Мы поднимаем глаза. Из одной из верхних спален тянутся тонкие щупальца ароматного дыма, дыма, который не рассеивается на ветру, но вместо этого протягивает свои призрачные пальцы, словно приманивая что-то к себе. Призывающее колдовство началось.

– Готова? – спрашиваю.

– Сейчас или никогда, – отзывается она негромко. – Так, кажется, говорят?

– Да, – отвечаю я ей в шею. – Именно так и говорят.

– Где бы мне это сделать?

– Где-нибудь, где хотя бы внешне сойдет за смертельную рану.

– Почему не на внутренней стороне запястья? Не зря же это классика.

Анна сидит на полу посреди комнаты. Внутренняя сторона ее бледной руки расплывается перед моими глазами, зрение едет. Мы оба нервничаем, и сыплющиеся с верхнего этажа предложения не помогают.

– Я не хочу делать тебе больно, – шепчу я.

– Не сделаешь. Ну, не очень.

Уже совершенно темно, и сухая гроза подбирается к нашему дому на холме все ближе. Мой нож, обычно такой уверенный и твердый, дрожит и прыгает, когда я провожу им по Анниной руке. Черная кровь течет густой струей, пачкая кожу и падая тяжелыми каплями на пыльные половицы.

Головная боль убивает меня. А мне надо видеть ясно. Мы наблюдаем за растущей лужицей крови и чувствуем это, некую дрожь в воздухе, некую неуловимую силу, от которой волоски у нас на руках и на загривке встают дыбом.

– Он идет, – говорю я достаточно громко, чтобы остальные услышали меня с того места на втором этаже, где столпились и смотрят через перила вниз. – Мама, уходи в одну из задних комнат. Ты свое дело сделала. – Она не хочет, но идет беспрекословно, хотя на языке у нее вертятся целые тома переживаний и ободряющих слов.

– Мне нехорошо, – шепчет Анна. – И оно тянет меня, как тогда. Ты не слишком глубоко разрезал?

Касаюсь ее руки:

– Вряд ли. Не знаю.

Кровь течет, как мы и планировали, но ее так много. Сколько крови у мертвой девушки?

– Кас, – тревожно окликает Кармель.

Я не смотрю на нее. Я смотрю на дверь.

С крыльца втекает туман, просачивается в щели, ползет рыскающей змеей по полу. Не знаю, чего я ждал, но явно не этого. Наверное, я ждал, что он высадит дверь и встанет во весь рост силуэтом на фоне лунного света, эдаким крутым безглазым призраком.

Туман окружает нас. В точном согласии со стратегией «бабочка-пчела» мы стоим на коленях, измотанные, и вид у нас побежденный. Только вот Анна действительно выглядит более мертвой, чем обычно. Как бы план не обернулся против нас.

И тут туман собирается, и я снова гляжу на обеата, а тот таращится на меня своими зашитыми глазами.

Ненавижу, когда у них нет глаз. Пустые глазницы, или мутные глазные яблоки, или просто глаза не там, где им положено быть, – все ненавижу. Подобное вселяет в меня ужас, и это бесит.

Слышу, как наверху начинают петь, а обеат хохочет.

– Связывайте меня сколько хотите, – говорит он. – Я получу то, за чем пришел.

– Запечатать дом, – командую я наверх. С трудом поднимаюсь на ноги. – Надеюсь, ты пришел за моим ножом у себя в брюхе.

– Ты становишься неудобен, – говорит он, но я почти не слышу его. Не думаю.

Я сражаюсь, делаю выпады и стараюсь удержаться на ногах вопреки пульсирующей боли в голове. Наношу режущие удары и верчусь волчком, вопреки онемению в боку и в груди.

Он быстр и до смешного проворен для не имеющего глаз, но наконец я пробиваю его защиту. Все мое тело натягивается как лук, когда я чувствую, что лезвие ножа входит ему в бок.

Он отшатывается и прижимает мертвую ладонь к ране. Триумф мой длится недолго. Не успеваю я осознать произошедшее, как он бросается вперед и впечатывает меня в стену. Я и не понимаю, что ударился, пока не сползаю на пол.

– Свяжите его! Ослабьте его! – ору я, но в этот самый миг он семенит вперед, словно мерзостный паучина, поднимает диван, будто тот надувной, и швыряет его в мою команду волшебных стрелков на втором этаже. Удар, крики, но гадать, все ли с ними в порядке, некогда. Он хватает меня за плечо, поднимает и бьет о стену. Слышу треск сучьев и понимаю, что на самом деле это мои ребра. Возможно, вся гребаная клетка.

– Атам наш, – говорит он мне в лицо, меж гнилых десен струится сладковатый дым. – Это как обеа – он есть воля, на данный момент одновременно твоя и моя, – но чья, по-твоему, сильнее?

Воля. Поверх его плеча я вижу Анну, глаза у нее почернели, а тело исказилось, обросло кровавым платьем. Рана на руке стала больше, и она лежит в маслянистой луже два фута в поперечнике. Бездумно смотрит в пол. Наверху я вижу заброшенный туда диван и торчащую из-под него пару ног. Во рту вкус крови. Дышать трудно.

И тут откуда ни возьмись появляется амазонка. Кармель летит наполовину по лестнице, наполовину по стене. Она вопит. Обеат поворачивается как раз вовремя, чтобы словить по морде алюминиевой битой, и толку в этот раз больше, чем когда битой прилетело Анне, – наверное, потому что Кармель разозлилась куда сильнее. От удара он падает на колени, а она бьет и бьет. И это королева школьного бала, которая думала, что от нее никакого толку!

Я не упускаю свой шанс. Втыкаю атам ему в ногу, и он воет, но ухитряется высунуть руку и схватить Кармель за голень. Раздается влажное «чпок», и я наконец вижу, как ему удается откусывать от людей такие большие куски – нижняя челюсть у него существует практически отдельно. Он запускает зубы Кармель в бедро.