Анна в кроваво-алом - [51]

«Гнусный извращенец», – думает Томас у нас в головах.

Стискиваю кулаки. Меня подмывает броситься на урода, хотя я знаю, что наблюдаю события шестидесятилетней давности. Смотрю как ленту в проекторе. Я ничего не могу там изменить.

Время смещается вперед, свет меняется. Лампа вроде горит ярче, фигуры мелькают темными размытыми сгустками. Слышны разные звуки, приглушенные разговоры и споры. Мои чувства не успевают за ними.

У подножия лестницы стоит женщина. На ней суровое черное платье, на вид ужасно шершавое. Волосы забраны в тугой пучок. Она смотрит на второй этаж, поэтому лица ее мне не видно. Но я вижу, что в одной руке она держит Аннино белое платье и трясет им вверх-вниз, а в другой стискивает четки.

Скорее чувствую, чем слышу, как принюхивается Томас. У него дергается щека – он что-то уловил.

«Сила, – думает он. – Черная сила».

Я не понимаю, что он имеет в виду. Гадать некогда.

– Анна! – кричит женщина, и Анна появляется, выходя из коридора на верхней площадке.

– Да, мама?

Ее мать сжимает платье в кулаке:

– Это что такое?

У Анны потрясенный вид. Она хватается за перила:

– Где ты это взяла? Как ты его нашла?

– Оно было у нее в комнате. – Опять он, выходит из кухни. – Я слышал, как она говорила, что работает над ним. Я забрал его ради ее же блага.

– Это правда? – вопрошает ее мать. – И что это значит?

– Это для бала, мама, – сердито говорит Анна. – Для школьного бала.

– Это? – Ее мать поднимает платье и расправляет его обеими руками. – Это для бала? – Она трясет платьем в воздухе. – Шлюха! Ты не пойдешь на танцы! Испорченная девчонка! Ты не выйдешь из этого дома!

С верхней площадки доносится мягкий и ласковый голос. Смуглая женщина с заплетенными в косу длинными черными волосами берет Анну за плечи. Должно быть, это Мария, Аннина подруга, портниха, оставившая в Испании собственную дочь.

– Не гневайтесь, миссис Корлов, – быстро говорит Мария. – Я ей помогаю. Это была моя идея. Что-то красивое.

– Ты! – выплевывает миссис Корлов. – Ты только хуже сделала. Нашептываешь свою испанскую грязь моей дочери в уши. С тех пор как ты приехала, она стала своевольничать. Гордая стала. Я больше не потерплю, чтоб ты ей нашептывала. Вон из этого дома!

– Нет! – кричит Анна.

Мужчина делает шаг к своей невесте.

– Мальвина, – говорит он, – нам не стоит терять постояльцев.

– Цыц, Элиас! – рявкает Мальвина.

Начинаю понимать, почему Анна не могла просто рассказать матери, какие цели преследует Элиас.

Сцена ускоряется. Я скорее чувствую, нежели вижу происходящее. Мальвина швыряет Анне платье и приказывает ей сжечь его. Она бьет дочь по щеке, когда та пытается убедить ее позволить Марии остаться. Анна плачет – но только Анна в воспоминаниях. Настоящая Анна шипит, наблюдая, ее черная кровь кипит. Вот бы смешать их обеих.

Время бежит вперед, мои глаза и уши напрягаются, пытаясь уследить за Марией. Она уходит с одним лишь чемоданчиком. Я слышу, как Анна спрашивает, что та собирается делать, умоляя ее поселиться поблизости. А затем все лампы, кроме одной, гаснут, снаружи за окнами темно.

Мальвина и Элиас в гостиной. Мальвина вяжет что-то из темно-синей пряжи, а Элиас читает газету, попыхивая трубкой. Вид у них несчастный даже за приятными вечерними занятиями. Лица вялые и скучающие, рты сжаты в тонкие угрюмые линии. Понятия не имею, как в данном случае происходило ухаживание, но наверняка так же интересно, как боулинг по телевизору. Мое сознание тянется к Анне – все наши сознания тянутся к Анне, – и, словно призванная нами, она спускается по лестнице.

Странное ощущение: хочется зажмуриться, но при этом невозможно отвести взгляд. На ней белое платье. То самое платье, в котором она умерла, но сейчас оно выглядит не так, как тогда.

Стоя у подножия лестницы, с матерчатой сумкой в руках, эта девушка наблюдает за удивленными и все более разъяренными лицами Мальвины и Элиаса – она невероятно живая. Плечи прямые и сильные, темные волосы замершими волнами спадают по спине. Она поднимает подбородок. Мне хотелось бы увидеть ее глаза, ведь я знаю, что в них печаль и победа.

– Что ты, по-твоему, делаешь? – вопрошает Мальвина.

Она смотрит на дочь в ужасе, словно не узнает. Кажется, воздух вокруг нее рябит, и я улавливаю дуновение силы, о котором говорил Томас.

– Я иду на бал, – спокойно отвечает Анна. – И я не вернусь домой.

– Ни на какие танцы ты не пойдешь! – ядовито шипит Мальвина, поднимаясь из кресла, словно нацеливаясь на добычу. – Ты никуда не пойдешь в этом отвратительном платье. – Она приближается к дочери, щурясь и с трудом сглатывая, словно ее сейчас стошнит. – Напялила белое, ровно невеста, но какой мужчина возьмет тебя, после того как ты позволишь школярам задирать тебе юбки! – Она отклоняет голову назад, будто гадюка, и плюет Анне в лицо. – Твоему отцу было бы стыдно.

Анна не двигается. Напряжение чувств выдает только быстро поднимающаяся и опускающаяся грудная клетка.

– Папа любил меня, – негромко говорит она. – Не знаю, почему не любишь ты.

– Плохие девочки и бесполезны, и глупы, – отмахивается Мальвина.

Не понимаю, что она имеет в виду. Думаю, английский ее подводит. А может, она просто тупая. Вполне вероятно.