Анна. Тайна Дома Романовых - [22]

— О нет, государь. Господа Обольянинов и Донауров, а также графиня Чесменская проявили заботу обо мне. Они научили меня играть в серсо, и мне было очень интересно. Потом мы гуляли, беседовали… Господин Донауров обещал научить меня искусству верховой езды. Если на то будет ваше позволение, конечно.

Она сама не ожидала, что произнесет последнюю фразу. Вовсе ее не собиралась говорить, но в последнюю секунду вдруг поняла, что так будет правильно, что Павел хочет, чтобы все здесь делалось только по его разрешению. Казалось бы, она не обязана была просить разрешения, но слова вырвались сами собой.

— Да, я не против, — кивнул император. — Думаю, вы будете выглядеть верхом весьма импозантно. А когда вполне выучитесь, мы с вами сможем совершать совместные прогулки. Я люблю совершать прогулки по окрестностям моего парка. Но скажите: о чем вы размышляли в промежутках между играми и беседами? Вы так умны, так развиты, что не можете не размышлять всякую свободную минуту.

— Вы мне льстите, государь, — смутилась Анна. — Принято думать, что женщины мало размышляют, им это не идет.

— Кому-то, может, и не идет, и даже весьма многим не идет, — согласился Павел. — Но вы не таковы. За то я и… за то и отметил вас.

О, она заметила эту его заминку — заметила и поняла! Она словно услышала то слово, которое едва не сорвалось с уст императора. Да, ошибиться было невозможно!

— Оставьте нас, я сам налью вино, — сказал Павел негромко, чуть обернувшись назад.

Слуги тотчас поняли, и спустя минуту они остались одни.

— Ну вот, теперь никто не будет нам мешать, — довольно проговорил государь. — И я могу свободно высказать все, что желал вам сказать еще сегодня утром.

Он отодвинул тарелку, неловко двинул бокал, так что вино разлилось по скатерти; но он не обратил на это внимания. Повернулся к ней, чуть наклонился вперед. Ей хотелось отодвинуться, даже отшатнуться, но она не смела.

— Милая Анна! — Голос Павла звучал глухо, словно что-то мешало ему говорить. — Милая, милая Анна! Если бы вы знали, как много вы для меня значите! Как я хочу ежедневно, ежечасно видеть вас, слышать ваш голос!

— Что вы такое говорите, ваше величество! — произнесла она чуть слышно. — Такие слова… И когда все это могло случиться? Ведь мы знакомы совсем недавно…

— Время здесь не властно, чувства не подчиняются времени. Чувство, особенно такое, как любовь, вспыхивает мгновенно, словно порох, и способно гореть долго и ровно, подобно солнцу.

Вот оно, слово! Оно было произнесено, и теперь его уже не спрятать, не взять обратно!

— Я вижу, что вы одна можете понять меня, разделить мои чувства, мои мечты, — продолжал император. — Вы, с вашей тонкой душой, с вашим детским простодушием, кажетесь мне ангелом, посланным самой судьбой! Знайте же: я ничего не пожалею для вас! Выполню любое ваше желание, если…

— Что, ваше величество? — тихо спросила она. — Что «если»?

— Если вы позволите поцеловать вас, — так же тихо произнес он.

И, не дожидаясь ее согласия, порывисто встал (бокал, пошатнувшийся при первом его движении, теперь вовсе упал, расплескав свое содержимое), шагнул к ней, наклонился… И она почувствовала его губы, почувствовала, как его руки обнимают ее голову…

Еще никогда ее не целовал мужчина. Голова у нее кружилась, она забыла, где находится, с кем, забыла все соображения приличия и выгоды. Одно лишь чувство владело ею — и это было чувство неловкости, неестественности происходящего. Этот первый поцелуй, эти объятия внушали ей неприязнь — и она ничего не могла с этим поделать.

Она встала так же резко, как и он, и Павел невольно вынужден был отпустить ее. Снова шагнул к ней, но она отступила и загородилась стулом:

— Нет, ваше величество, не делайте этого! Не делайте, я не хочу, я не допущу этого!

— Но почему? — воскликнул он. — Разве вам неприятны мои объятия? Разве мы не друзья?

Да, его объятия были ей неприятны, но этого она не решилась сказать. И потому ответила лишь на второй вопрос.

— Да, мы друзья, но друзья не осыпают друг друга любовными ласками, не заключают в объятия. Особенно если один из друзей женат…

Вот, она высказала главное препятствие, которое не позволяло ей принять его ухаживания, убивало в ней зародившееся чувство. И слово, произнесенное ею, подействовало на государя. Он отступил от нее, опустил руки, его плечи поникли.

— Да, женат. Причем я не могу пожаловаться на свою жену, не могу высказать упреков. Она подарила мне девять детей — чего еще желать? Однако…

Павел вернулся на свое место, снова сел, неловко налил вина в свободный бокал. Анна во все глаза глядела на него. Она понимала, что не может сейчас уйти, что объяснение между ними не закончено, оно, может статься, только начинается.

— Вы хотите сказать, что, несмотря на все эти подарки судьбы, на счастье вашего брака, вы несчастны? — спросила она.

— Да, да, да! — с силой воскликнул Павел, поднимая на нее глаза, полные слез. — Мне не в чем упрекнуть Мари — и в то же время я ежечасно упрекаю ее! Внешне в нашем браке все прекрасно — но внутренне он давно обветшал, как ветшает старое строение, в котором никто не живет. Мари не разделяет моих интересов, моей любви к рыцарству, к поэзии, ко всему романтическому. Она не понимает меня! Ее не интересуют книги, которые я читаю, не восхищают люди, которыми я восхищаюсь. Все, что меня трогает до слез, ее оставляет равнодушным. Она немка, и с этим ничего нельзя поделать. А я — я правнук своего великого прадеда, царя Петра. Я чувствую в себе его кровь, хочу быть достойным его деяний. Но как Петра не понимала эта его чухонка, первая Екатерина, так и Мари не понимает меня. Вы, Анна, — другое дело! Вы не делили со мной ложе, не дарили мне своих ласк, но с первого мига, как я вас увидел на том балу, я не устаю поражаться вашей чуткости, вашей отзывчивости. Вы разделяете каждое мое душевное движение, словно арфа, что отзывается на человеческий голос. Ни одна мысль, ни одна мечта, что рождаются в моем сердце, не оставляют вас равнодушной. Я знаю вас всего несколько дней, а кажется, что годы и годы — вечность. Вот и сейчас, хотя вы отвергли мои ласки, я вижу по вашим глазам, по вашему лицу, что вы понимаете меня, глубоко понимаете. Разве не так? Разве не так, Аня?