Анна Леопольдовна - [144]

Ребенок засмеялся, а за ним и все мы.

* * *

Я попросила у Сони обе замечательные книжицы – «Страдания юного Вертера» и «Бедную Лизу» – и в одну ночь проглотила их, не закрывая глаз ни на мгновение. Время от времени я откладывала тоненькую книжечку и заливалась слезами. Как живые, вставали перед моим внутренним взором обаятельная Лотта, приготовляющая бутерброды для своих младших братьев и сестриц, и прелестная Лиза, как она, сидючи на берегу, вживается в первую свою влюбленность.

На другой день я сказала Филиппу Андреевичу, что мир много изменился за время моего заточения, в особенности же изменилась русская манера изложения мыслей и чувств:

– …очень, очень изменилась, и, на мой взгляд, к лучшему. Русский язык успел развиться прекрасно… – И я указала ему на отдельные фразы, каковые почти наугад выделяла, тыча пальцем и прочитывая вслух:

«У меня всегда сердце бывает не на своем месте, когда ты ходишь в город; я всегда ставлю свечу перед образом и молю Господа Бога, чтобы он сохранил тебя от всякой беды и напасти».

– Что за прелесть! – восклицала я. – А вот здесь… – и указывала иной фрагмент:

«На другой стороне реки видна дубовая роща, подле которой пасутся многочисленные стада; там молодые пастухи, сидя под тению дерев, поют простые, унылые песни…»

Филипп Андреевич слушал мое восхищение с явным удовольствием. Мы беседовали в его кабинете. Он поднялся из-за стола, проверил, заперта ли дверь на ключ, затем открыл ключом небольшой ящичек, помещенный в комоде, и вынул также небольшую книжку.

– Это «Путешествие из Петербурга в Москву»[133], – произнес он тихо, – тайное и запрещенное сочинение. Я не говорю об этой книге ни старшим детям своим, ни даже супруге…

Я раскрыла, также наугад, и прочла про себя: «Может ли государство, где две трети граждан лишены гражданского звания и частию мертвы в законе, называться блаженным?!»…Перелистнула несколько страниц и выхватила глазами: «…возопил я наконец сице: Человек родится в мир равен во всем другому…» Я возвратилась к началу книги и прочитала вполголоса эпиграф:

Чудовище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй…

* * *

Я стара и дурна лицом и телом. А душа все не теряет желаний юности, все хочет бродить в саду Аптекарского острова с моим возлюбленным Андреем, рука об руку…

– Жизнь прошла, – говорила я тривиальности сквозь слезы. – Ах, зачем? За что?.. Я еще хочу жить, любить и чувствовать себя счастливой!.. А жизнь прошла…

– Не плачьте, не плачьте… – утешал и уговаривал меня сын Андрея.

Внезапно я поняла, как это никчемно: навязывать другому человеку свои горести.

Я засмеялась.

– Вам следует прочесть сочинения Руссо и в особенности Стерна, – проговорил Филипп Андреевич.

* * *

Ссыльный поляк А. Ч. пришел в гости, узнав от Паульмана обо мне. В обществе Архангельска принимают ссыльных польских аристократов, это не запрещается. А. Ч. пылок и нрава гордого. Он ненавидит императрицу Екатерину, поскольку именно ее действия привели к гибели польской государственности, к разделу польских земель между Пруссией, Австрией и Россией. Мне очень хотелось знать современную политическую ситуацию. А. Ч. мог наилучшим образом удовлетворить мое любопытство, хотя он и пристрастен, этого нельзя отрицать. Мы уединились втроем в кабинете Филиппа Андреевича – хозяин, гость и я. В доме кабинет – вполне надежное место, ибо запирается на ключ. Я горела нетерпением, желала погрузиться в хитросплетения политики. И вот что рассказал А. Ч.

Императрица Екатерина за пределами своей столицы почитается лишенной всяких добродетелей и даже подобающей женщине скромности, однако она сумела завоевать себе в своей стране и в особенности в своей столице почтение, уважение, даже любовь своих слуг и подданных. Армия, привилегированные классы, чиновники переживают свои счастливые и блестящие дни. Нет сомнения, что со времени ее восшествия на престол империя поднялась значительно выше, чем в предыдущие царствования Анны Ивановны и Елизаветы, как в смысле улучшения порядка во внутреннем управлении, так и в смысле уважения за границей. О маленьком императоре Ива не Антоновиче и его родителях А.Ч. имеет представления самые смутные и туманные, что, впрочем, вполне естественно.

Русские умы, по мнению А.Ч., полны фанатизма и рабского поклонения самодержцам. Благоденственное царствование Екатерины еще более утверждает русских в их раболепии, хотя проблески европейской цивилизации уже проникли в их среду. Народ, не исключая ни великих, ни малых, совершенно не смущается недостатками и пороками своей государыни. Ей все позволено. Ее сластолюбие свято. Никто не порицает открыто ее увлечений. Подданные относятся к ней, как язычники относились к преступлениям и порокам олимпийских богов и римских цезарей. А.Ч. знать не знает о книге Радищева, и разумеется, ни Филипп Андреевич, ни я тем более не намереваемся посвящать его в тайны этого крамольного сочинения…

Характер великого князя Павла, сына Екатерины и убитого по ее приказанию (или, если угодно, по отсутствию ее приказания) императора Петра III, голштинского внука Великого Петра, мрачен и внушает ужас, а порою и презрение. По вине (или – опять же – если угодно, по отсутствию вины) своей матери Павел потерял не только отца, но и первую свою жену, горячо им любимую. Этим возможно объяснить мрачные причуды его нрава. Он подозрителен, и я не думаю, что он не прав в своей подозрительности. Ведь если мать его пожелает, он незамедлительно погибнет, и никакой вины императрицы в том не будет.