Анна Керн. Муза А.С. Пушкина - [36]
Позже Соболевский утверждал, что это стихотворение «беспрестанно твердил» Пушкин.
О. А. Кипренский. Портрет Анны Алексеевны Олениной, 1828 г. Москва, Государственная Третьяковская галерея.
Но Анна Петровна отнюдь не обиделась, а, судя по всему, напротив, прониклась к Соболевскому симпатией. Это чувство было взаимным, и экспромты Соболевского стали уже более галантными:
Осенью 1827 г. Соболевский возвратился по делам в Москву, где занимался перепечатыванием второй главы «Евгения Онегина» и вел активную переписку как с Анной Петровной, так и с Пушкиным. И однажды получил от последнего ответ, в котором Пушкин называл его «безалаберным» и требовал писать «путное», то есть о денежных делах и второй части «Онегина», а не о «m-me Kern». И далее Пушкин сообщал адресату о случившейся на днях между ним и Анной близости, используя выражения, более уместные в устах портового грузчика, чем «солнца русской поэзии».
Считается, что Пушкин и Керн стали близки во время подготовки к свадьбе Ольги Сергеевны Пушкиной, сестры поэта, в которой Анна принимала самое горячее участие. 27 января 1828 г. Ольга против воли родителей тайно обвенчалась с бывшим однокашником брата Льва по Благородному пансиону при Царскосельском лицее Николаем Ивановичем Павлищевым. Ее мать Надежда Осиповна, узнав об уже свершившемся факте и желая хотя бы формально соблюсти приличия, попросила Александра Сергеевича и Анну Петровну стать посажеными родителями и благословить новобрачных. Анна Петровна в разных своих мемуарах описала эту сцену так: «Я с любовью приняла это трогательное поручение и, расспросив о порядке обряда, отправилась вместе с Александром Сергеевичем в старой фамильной карете его родителей на квартиру Дельвига, которая была приготовлена для новобрачных. Был январь месяц, мороз трещал страшный, Пушкин, всегда задумчивый и грустный в торжественных случаях, не прерывал молчания. Но вдруг, стараясь показаться веселым, вздумал заметить, что еще никогда не видел меня одну: «Voila pourtant la premiere fois, que nous sommes seuls, madame»[54]; мне показалось, что эта фраза была внушена желанием скрыть свои размышления по случаю важного события в жизни нежно любимой им сестры, а потому, без лишних объяснений, я сказала только, что этот необыкновенный случай отмечен сильным морозом. «Vous avez raison, 27 degres»[55], – повторил Пушкин, плотнее закутываясь в шубу. Так кончилась эта попытка завязать разговор и быть любезным. Она уже не возобновилась во всю дорогу. Стужа давала себя чувствовать, и в квартире Дельвига, долго дожидаясь приезда молодых, я прохаживалась по комнате, укутываясь в кацавейку; по поводу ее Пушкин сказал, что я похожа в ней на царицу Ольгу. Поэт старался любезностью и вниманием выразить свою благодарность за участие, принимаемое мною в столь важном событии в жизни его сестры… Несмотря на озабоченность, Пушкин и в этот раз был очень нежен, ласков со мною…»
Краткий эпизод, случившийся почти два века назад, до сих пор не дает покоя исследователям и биографам, которые пытаются истолковать на разные лады мотивацию поэта и столь контрастный переход от поэтических восторгов бьющегося в упоении сердца к столь циничному рассказу об обладании когда-то столь желанной женщиной. Возможно, ответ как раз и кроется в том сильном влечении, которое долго испытывал к Анне Пушкин. Так долго, что страсть уже давно успела перегореть и обладание ею стало лишь чем-то вроде спортивного достижения. Недаром Пушкин как-то раз, беседуя с Анной о женщине, «которая его обожала и терпеливо переносила его равнодушие[56], сказал: «Rien de plus insipide que la patience et la resignation»[57]». Их так и оставшемуся недописанным роману долготерпение на пользу точно не пошло. Близость с «гением чистой красоты» стала для Пушкина не торжеством любви, а всего лишь поводом занести еще одно имя в свой донжуанский список.
Что же касается Анны Петровны, то, по всей видимости, перемена поэта в отношении к ней не стала для нее разочарованием, ибо она никогда не обнадеживалась и не верила в серьезность, глубину и прочность его чувств. «Я думаю, он никого истинно не любил, кроме няни своей и сестры», – написала она в своих мемуарах. С этой оценкой во многом перекликается мнение другой избранницы Пушкина, жены декабриста Волконского, Марии Николаевны, носившей в девичестве фамилию Раевская (возможно, именно она скрывается за таинственными инициалами NN в первой части донжуанского списка): «Как поэт, он считал своим долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми встречался… В сущности, он обожал только свою музу и поэтизировал все, что видел…»
Не вдова ты, не девица…
После неожиданного и почти случайного эпизода близости между Пушкиным и Анной возникла необременительная любовная связь, вскоре прекратившаяся безболезненно для обеих сторон. Они вновь вернулись к приятельским отношениям, которые вполне устраивали как поэта, так и Керн. О том периоде их общения сохранилось много документальных свидетельств: мемуары Анны Петровны, упоминания ее имени в переписке Пушкина, стихи, вписанные его рукой в ее альбом, томик «Цыган» с автографом «Ее Превосходительству А. П. Керн от господина Пушкина, усердного ее почитателя» и надпись, сделанная Пушкиным на подаренном Керн двухтомнике римского поэта Стация во французском переводе.
