«Анна Каренина» Л. Н. Толстого - [29]

Серпуховской с сожалением смотрит на жизнь Вронского. Яшвин даже не понимает, о чем тут можно сожалеть… На скачках, как в игре, он ставит на Вронского. «Ну, так можешь за меня и проиграть», — сказал Вронский, смеясь». «Ни за что не проиграю», — ответил Яшвин. Вронского отталкивает холодная расчетливость Серпуховского и привлекает горячая страстность Яшвина.

«Он чувствовал, что Яшвин один, несмотря на то, что, казалось, презирал всякое чувство, — один, казалось Вронскому, мог понимать ту сильную страсть, которая теперь наполняла его жизнь». Скрытое честолюбие Вронского сталкивает его с Серпуховским. А страсти сближают с Яшвиным.

Серпуховской оставил Вронского накануне скачек, во второй части романа. Теперь его спутником становится Яшвин, который и идет с ним до конца, до восьмой части книги, до самой развязки. В последний раз мы видим Вронского и Яшвина на железной дороге на пути в Сербию, где шла война против Турции.

«Одно это могло его поднять, — говорит графиня Вронская, обращаясь к Кознышеву, которого случайно встретила на платформе. — Яшвин — его приятель — он все проиграл и собрался в Сербию. Он заехал к нему и уговорил его». Ведь и Вронский все потерял… Он, со своей стороны, признается Кознышеву: «Я рад тому, что есть за что отдать мою жизнь, которая мне не то что не нужна, но постыла. Кому-нибудь пригодится…»

Как отдельные мысли Толстого, взятые в отрыве от целого, вне контекста, «страшно понижаются» в своем значении, так и созданные им художественные типы представляют собой органическую систему соотношений личностей и судеб. И авторская мысль включает в себя не только характер героя в собственном смысле слова, но и его оценку в сопоставлении с характерами других персонажей романа.

10

Вронский отказался от честолюбивых планов в начале своей карьеры. Каренин, в самом имени которого есть начальный слог этого слова — кар-ьера, — был на высоте власти, признания и успеха, когда ему поневоле пришлось сойти со сцены.

Однажды приняв «роль твердости и спокойствия», Каренин выдерживал эту роль сколько хватало у него сил, пока не почувствовал себя «постыдно и отвратительно несчастливым», пока не убедился в том, что не сможет выдержать «всеобщего напора презрения и ожесточения».

Каренин долго поднимался по лестнице карьеры и наконец почувствовал себя если не выше всех, то, по крайней мере, выше многих. Иметь друзей, приятелей, близких знакомых — все было для него уже невозможным и ненужным, если все внимание его было сосредоточено в сфере служебных и светских интересов.

И это положение отъединенности и возвышенности не тяготило его до самого того дня, когда он вдруг стал нуждаться в сочувствии и поддержке. И тут он сделал страшное открытие. Оказалось, что «он был совершенно одинок со своим горем».

Самое трагичное в положении Каренина — это именно его гордость, которая обернулась совершенной отчужденностью от жизни. «Не только в Петербурге у него не было ни одного человека, кому бы он мог высказать все, что испытывал, кто бы пожалел его не как высшего чиновника, не как члена общества, но просто как страдающего человека; но и нигде у него не было такого человека».

И Каренин, принадлежавший к числу «сильных мира сего», совершает целый ряд беспомощных поступков, пытаясь удержать «свою державу». Но в этих поступках была своя последовательность. Он начал с того, что обратился к закону. И это было вполне естественно для человека, который всю свою жизнь «стоял на страже коренного и органического закона».

Закон был на стороне Каренина. Если бы он дал законный ход делу, он выиграл бы процесс, но счастье оказалось бы проигранным самым позорным образом. Анне пришлось бы принять на себя вину в нарушении супружеской верности. «Принявший вину на себя, — говорилось в газете «Голос» о бракоразводных процессах времен Анны Карениной, — сверх того, что предается покаянию (покаяние по решению суда — характеристическая особенность нашего законодательства), лишается еще и права вступать в новый брак»[66].

Если бы Каренин был только «злой министерской машиной», то он именно так и поступил бы. Но он пожалел Анну. «Уличение ее в вине было действием низким, неблагородным и нехристианским», — говорится в черновиках романа о причинах, побудивших Каренина отказаться от уличения Анны в измене (20, 267).

Но был еще другой путь: принять вину на себя, то есть представить суду фиктивные доказательства того, что он сам нарушил супружескую верность, или, иначе говоря, «принять на себя уличение в фиктивном прелюбодеянии», найти свидетелей и т. д.

Такой путь оскорбителен для Каренина, потому что это «обман перед законом божеским и человеческим». Поступить так — значило «посмеяться над учреждениями брака и развода». Да к тому же в обоих случаях «развод клал позор на имя и губил будущность сына» (20, 267).

И вот почему Каренин не давал развода Анне. Из этого положения не было «законного» выхода. И что бы ни предпринял Каренин, все должно было казаться жестокостью по отношению к Анне. Толстой, который был явным сторонником нерасторжимости брака, в своем романе показал чудовищные условия, которые могут быть созданы самой нерасторжимостью брака в жизни честных и глубоко совестливых людей.