Анна и Черный Pыцарь - [13]
— Но, Джон, — гнул я свое, — что вы можете с ней обсуждать? Все, что вы знаете, в сравнении с тем, что знает она… Это просто лишено всякого смысла.
— Если это комплимент, я его с удовольствием принимаю.
— Почему, Джон? Объясните мне, почему?
— Она редкостно умная молодая леди и, несомненно, сможет подняться очень высоко, но не это меня так в ней озадачивает. Она заставила меня вновь задуматься о многих вещах, которые я упустил из внимания. Нет-нет, Финн, не пугайтесь. Никакого откровения. Никакой дороги в Дамаск, если вы понимаете, о чем я.[9]
— И чего?
— Быть может, вы этого никогда не замечали, молодой Финн, но у нее подлинный дар. Она умеет использовать нужные слова в нужное время. В отличие от нашего уважаемого викария. Мне просто нравится ее слушать. Она одна из немногих людей, которые временами заставляют меня задуматься. Как и вы, впрочем.
После этого признания я почувствовал себя гораздо лучше. Не часто можно было услышать от Джона подобное.
Домой я ехал довольный и умиротворенный — мой дорогой старый учитель показал себя с лучшей стороны; за Анну можно было не бояться — он ни в коем случае не причинил бы ей никакого огорчения. Особенно приятно было услышать, что он порвал бы напополам всякого, кто осмелился бы ее обидеть. Нет сомнений, слушать ее было очень здорово — весь этот щебет и нескончаемые вопросы, но у меня до сих пор не было никаких идей на тему того, что же он ожидал от нее услышать. Возможно, ситуация как-то прояснится, когда мы оба приедем к нему.
Мама тоже была весьма довольна, когда я закончил свой рассказ.
— Ну, — заявила она, — в таком случае все в порядке. Ты-то сама что обо всем этом думаешь, милая?
— Я рада, что Финн поедет со мной. А то я бы не поехала, — сказала Анна. И, подумав с минуту, добавила:
— А Бомбом можно поедет с нами? Можно, Финн?
— Ох, — ответил я, — честно говоря, не знаю, как и подъехать к нему с этим. Может быть, в другой раз, если он нас еще пригласит. Я узнаю, и тогда она сможет поехать с тобой вместо меня.
— Не поеду, — спокойно отозвалась она. — Без тебя я не поеду.
Просто потрясающе, каким счастливым она умудрялась меня делать. Особенно оттого, что я знал: она за свои слова отвечает.
— Итак, — сказала Ма, — как вы договорились? Поедете на велосипеде?
— Только не сейчас, — отвечал я. — Мы поедем на автомобиле.
— На настоящем автомобиле, Финн? На настоящем-пренастоящем автомобиле?
— Ага. Мистер Джон заедет за нами сюда в следующую субботу в десять часов и привезет обратно в восемь часов вечера в воскресенье.
— А можно я пойду расскажу Бомбом, а, можно? А можно Бомбом и Мэй придут к дому мистера Джона в воскресенье после чая и он привезет нас домой всех вместе, можно, Финн?
— Ну, может быть, и можно. Мы спросим его, когда он приедет в субботу. А ты уверена, что не хочешь позвать еще Хека и Сэнди, и Дорин, и Салли, и Сару, и всех остальных своих друзей?
— Ой, а они все влезут в автомобиль? Влезут, да, Финн? Ой, Финн, ты меня дразнишь, да?
Я кивнул:
— Марш к Бомбом, и чтоб через десять минут была дома.
Она ринулась прочь по коридору. Когда Анна выходила на сцену или покидала ее, об этом неизбежно оказывались осведомлены все домочадцы: она носилась с такой скоростью, что все газовые лампы принимались мигать.
— М-да… — сказала мама, — кажется, мне стоит пойти собрать вам одежду с собой.
Однако через минуту она вернулась.
— Ой, а что мы будем делать с ночной рубашкой для нее? У меня нет времени ничего сшить. Есть в копилке какие-нибудь деньги?
— Пара фунтов, может быть, и есть, — вспомнил я.
— Вполне хватит. На это можно купить две. Лучше добудь ей пару штанишек, а я пока займусь ночнушкой.
— Честно говоря, не могу представить ее в ночнушке. Она же не станет спать ни в чем, кроме моей рубашки.
— Я знаю, — возразила Ма, — но это особый случай, и я не намерена ставить ребенка в неудобное положение.
— Чтобы поставить ее в неудобное положение, нужно что-то гораздо большее, — задумчиво сказал я. — Она и глазом не моргнет, пока ей шило в задницу не вступит.
— И все же, — Ма не дала мне уйти от ответа, — они не такие, как мы, верно? У них большой дом и всякие красивые штуки в нем.
Я расхохотался.
— Вот уж никогда не думал, что ты такой сноб, Ма. Да я бы сам там побоялся жить — до всех этих штук дотронуться страшно.
На следующее утро к семи часам все наши одежки были уже выстираны и выглажены.
— Можно я пойду на улицу, пожалуйста? Мне надо попрощаться с Бомбом и Мэй.
— Некоторые люди в такое время еще спят, знаешь ли, — напомнил я ей. — Если ты встаешь с птичками, это вовсе не значит, что и другие обязаны делать так же. Кроме того, мы же с тобой не уезжаем навсегда. Ладно, марш отсюда и постарайся не испачкаться.
— Постараюсь, — пообещала она. — Ой, Финн, а ты возьмешь и мою сумку тоже, пожалуйста? Вдруг мне чего-нибудь понадобится.
Пришлось мне принести ее сумку и поставить ее рядом с чемоданом.
— Боже ты мой, что там у нее? — поразилась Ма. — Небось, все карандаши и мелки. Что бы она без них делала!
К без четверти десять почти вся улица уже знала, что мы собираемся уехать на два дня, а желающие увидеть автомобиль стали занимать места по обе стороны от проезжей части.
«Здравствуйте, мистер Бог, это Анна» — классика на все времена. Это первая книга трилогии о пятилетней девочке Анне, которую в середине 30-х годов XX века молодой человек Финн встретил на одной из улиц Лондона. Анна оказалась страшно любознательным, непосредственным и уникальным существом, по уши влюбленным в жизнь и увлеченным поиском ответов на любые вопросы, касающиеся устройства мира и его содержимого. О том, что жизнь — это эксперимент, который нужно прожить не как все, Анна знала не понаслышке. С неподдающейся объяснению уверенностью она, похоже, понимала и смысл бытия, и суть эмоций, и красоту любви.Эта очень трогательная, но отнюдь не сентиментальная книга написана очень живо и выразительно, очень легко и непринужденно.
Последняя часть трилогии содержит полный текст «Дневника Анны», в котором сохранены ее подлинные стиль и орфография.
Эта книга перевернет ваше представление о людях в форме с ног на голову, расскажет о том, какие гаишники на самом деле, предложит вам отпущение грехов и, мы надеемся, научит чему-то новому.Гаишников все ненавидят. Их работа ассоциируется со взятками, обманом и подставами. Если бы вы откладывали по рублю каждый раз, когда посылаете в их адрес проклятье – вслух, сквозь зубы или про себя, – могли бы уже давно скопить себе на новую тачку.Есть отличная русская пословица, которая гласит: «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива».
Чем старше становилась Аделаида, тем жизнь ей казалась всё менее безоблачной и всё менее понятной. В самом Городе, где она жила, оказывается, нормы союзного законодательства практически не учитывались, Уголовный кодекс, так сказать, был не в почёте. Скорее всего, большая часть населения о его существовании вовсе не подозревала. Зато были свои законы, обычаи, правила, оставленные, видимо, ещё Тамерланом в качестве бартера за городские руины…
О прозе можно сказать и так: есть проза, в которой герои воображённые, а есть проза, в которой герои нынешние, реальные, в реальных обстоятельствах. Если проза хорошая, те и другие герои – живые. Настолько живые, что воображённые вступают в контакт с вообразившим их автором. Казалось бы, с реально живыми героями проще. Ан нет! Их самих, со всеми их поступками, бедами, радостями и чаяниями, насморками и родинками надо загонять в рамки жанра. Только таким образом проза, условно названная нами «почти документальной», может сравниться с прозой условно «воображённой».Зачем такая длинная преамбула? А затем, что даже небольшая повесть В.Граждана «Кровавая пасть Югры» – это как раз образец той почти документальной прозы, которая не уступает воображённой.Повесть – остросюжетная в первоначальном смысле этого определения, с волками, стужей, зеками и вертухаями, с атмосферой Заполярья, с прямой речью, великолепно применяемой автором.А в большинстве рассказы Валерия Граждана, в прошлом подводника, они о тех, реально живущих \служивших\ на атомных субмаринах, боевых кораблях, где героизм – быт, а юмор – та дополнительная составляющая быта, без которой – амба!Автор этой краткой рецензии убеждён, что издание прозы Валерия Граждана весьма и весьма желательно, ибо эта проза по сути попытка стереть модные экивоки с понятия «патриотизм», попытка помочь россиянам полнее осознать себя здоровой, героической и весёлой нацией.Виталий Масюков – член Союза писателей России.
Роман о ЛЮБВИ, но не любовный роман. Он о Любви к Отчизне, о Любви к Богу и, конечно же, о Любви к Женщине, без которой ни Родину, ни Бога Любить по-настоящему невозможно. Это также повествование о ВЕРЕ – об осуществлении ожидаемого и утверждении в реальности невидимого, непознаваемого. О вере в силу русского духа, в Русского человека. Жанр произведения можно было бы отнести к социальной фантастике. Хотя ничего фантастичного, нереального, не способного произойти в действительности, в нём нет. Скорее это фантазийная, даже несколько авантюрная реальность, не вопрошающая в недоумении – было или не было, но утверждающая положительно – а ведь могло бы быть.
Если вам кто-то скажет, что не в деньгах счастье, немедленно смотрите ему в глаза. взгляд у сказавшего обязательно станет задумчивый, туманный такой… Это он о деньгах задумается. и правильно сделает. как можно это утверждать, если денег у тебя никогда не было? не говоря уже о том, что счастье без денег – это вообще что-то такое… непонятное. Герой нашей повести, потеряв всех и всё, одинокий и нищий, нечаянно стал обладателем двух миллионов евро. и – понеслось, провались они пропадом, эти деньги. как всё было – читайте повесть.
Рут живет одна в домике у моря, ее взрослые сыновья давно разъехались. Но однажды у нее на пороге появляется решительная незнакомка, будто принесенная самой стихией. Фрида утверждает, что пришла позаботиться о Рут, дать ей то, чего она лишена. Рут впускает ее в дом. Каждую ночь Рут слышит, как вокруг дома бродит тигр. Она знает, что джунгли далеко, и все равно каждую ночь слышит тигра. Почему ей с такой остротой вспоминается детство на Фиджи? Может ли она доверять Фриде, занимающей все больше места в ее жизни? И может ли доверять себе? Впервые на русском.