Анна - [5]

 «Знают ли в монастыре, о кошке в её подполе?» - почти рассеянно думала я.

 На этот раз в соборе было людно и, наверное, от этого я совсем не узнавала его теперь. Я подняла глаза и оглянулась, ища по стенам окна, но окон не было. Вокруг меня было только оклады икон, только золото, золотой свет лился от икон и свечей. Мерцал, дрожал, рассеивал внимание, не имея единого центра, единого источника.

 Вокруг стояли люди, дышали, топтались, переступая с ноги на ногу, кашляли, мне казалось, что я даже слышу, как скрипит песок под их ногами. Откуда-то поддувало сквозняком, и от него стыли ноги. Я чувствовала себя так, как, наверное, чувствует себя дерево в густом лесу, не имея возможности упасть. Не знаю, сколько времени это продолжалось.

 Зазвонили колокола. Толпа, крестясь, кладя поклоны, целуясь в щёки, потянулась к дверям. Ярко в пёстрой толпе чернели рясы монахов, от них благоговейно шарахались, давая дорогу. Среди других я вышла на улицу. На паперти глаза ослепило от солнца, успевшего подняться уже высоко. Я прислонилась к дверям и закрыла глаза. Временами в толпу запахов врывался резкий, усиленный духотой и солнцем едкий запах мочи, и я знала, что мимо идёт старуха, одна из этих самых, каких так много при монастырях.

 День был воскресный и праздничный, и апрельское яркое солнце словно бы горело с двойной силой.

 Наконец, я открыла глаза и сдвинулась с места.

 Я помнила о своём долге, о той последней вещи, что я ещё должна была сделать. Я помнила про необходимость пойти в «пещерки», но теперь меня пугал этот спуск во тьму, пропахшую ладаном и страшной, жуткой святостью. Монастырь гудел, как улей. Там, ближе ко входу в "пещерки", где веками хоронились монахи – святые и несвятые, - жар как будто сгущался. Монастырь здесь был, как раковая клетка, как радиоактивное ядро, казалось, что он фонил.

 Я стояла у выхода из собора, и смотрела вниз, на дальний конец монастырской стены, где была часовня, через которую был проход в это сокрытое от глаз пульсирующее сердце монастыря, и понимала, что не хочу туда идти.

 Что-то в эту ночь изменилось во мне. Что-то, что делало бессмысленным и «пещерки» и дальнейшее моё топтание здесь.

 Оставшееся до автобуса время я провела на автовокзале. Ощущение освобождения не было. Автовокзал был бедный и пыльный, словно бы для этого места не осталось ничего, словно всю жизнь, все соки из округи всосал в себя монастырь. Я сидела, прикрыв глаза, и не думала ни о чём.

 Почти всю дорогу до Москвы я спала, просыпаясь только на пересадках и тут же снова впадая в дремоту.

 Я вернулась домой, и через два дня вышла на работу, но ощущение отчуждённости росло, и я больше не сопротивлялась ему.

 Я стала часто думать о том, что одинока, о том, что в моей жизни нет ничего, что религия опустошила мою жизнь и обманула меня. Я больше не сопротивлялась и этим мыслям. Я вспоминала свою прежнюю жизнь, и даже былые грехи и заблуждения казались мне теперь лучше и чище, чем то, во что я теперь превратилась.

 Издалека меня всё ещё принимали за девочку, но смотрясь в зеркало, я замечала, как постепенно грубеет моё лицо, и незаметно, но неуклонно тяжелеет и теряет очертания тело, словно бы я медленно, но неостановимо теряла контроль над своей физической оболочкой. Я чувствовала, как время уходит.

 Я стала замечать все пороки окружавших меня людей, тех людей, которые верили в Бога и проповедовали веру в Него другим людям, все они казались мне теперь лицемерными, суетными и лживыми. Может быть, я и раньше видела это, но теперь все скрепы сорвало, и весь этот поток разом хлынул в меня. В тот момент, должно быть, я и в этих людей, окружавших меня, гляделась, как в зеркало.

 Мне потребовалось около полугода, чтобы уйти из сестричества окончательно.

 Я не враждовала с Церковью, я не потеряла веру в Бога, но я обходила стороной храмы, и особенно тщательно избегала храм своего бывшего прихода. Даже внутренне я каким-то образом сторонилась молитв, слова которых слишком часто повторяла в эти последние годы. Словно бы они, едва прозвучав во мне, свалили бы на меня весь тот прежний груз снова.

 С той самой весны, - а потом и лета, и осени, - прошли годы. Не знаю, можно ли сказать, что прошло «много» лет. Для меня, по моим ощущениям, их было не так уж и много, так быстро и незаметно они пролетели. И всё-таки – прошли годы.

 Первое время после моего «ухода» мне казалось, что я кинусь во внешнюю жизнь с головой – теперь, когда я вновь обрела свободу. Но это первое время прошло, а я так никуда и не кинулась.

 Я так и не вышла замуж, и даже любовников за это время у меня не было. Наверное, бывает напряжение, после которого что-то внутри словно бы остаётся навсегда выжженным. Для каких-то вещей у меня просто никогда уже не будет хватать легкомыслия.

 В конце концов, я поняла, что не «религия» мешала моей личной жизни, а что-то другое, что было частью меня самой.

 Никто ничего мне больше не запрещал, и, учитывая мой уединённый образ жизни, никому не было бы дела, появись у меня кто-то. Мне не перед кем было держать ответ. Но хотя порой я очень ждала встречи со своим «человеком», в конце концов, я заметила, что желание это постепенно стихает во мне, становится слабее месяц от месяца и год от года, и на смену ему приходит понимание, что даже ожидание это уже окрашено не нетерпением, а скорее страхом и беспокойством. Это понимание освободило меня окончательно.