Анканау - [13]

Гаймо возился в снегу, пытаясь подняться.

Анканау поглядела на него сверху вниз заблестевшими от гнева глазами и, медленно повернувшись, пошла к себе домой.

Анканау шла, не разбирая дороги. Комок обиды стоял в горле, мешал дыханию, вызывал слезы. Анканау видела искажённое гримасой лицо Гаймо, когда он бросился её целовать. Она потерла тыльной стороной рукавицы губы.

Анканау набрела на тропку, проложенную охотниками, и пошла по ней. На снегу алели редкие пятна тюленьей крови. Впереди брела собака, сосредоточенно вынюхивая следы и хватая пропитанный кровью снег.

Поднявшись на самую высокую точку берега, Анканау оглянулась. Жалкая фигура Гаймо резко выделялась на фоне нагромождений льда и снега. Он двигался так медленно, что надо было долго смотреть, чтобы убедиться в том, что он не стоит на месте.

Что-то похожее на жалость шевельнулось в груди девушки. Может, зря она обидела Гаймо? То, что мужчина кидается в порыве любви на женщину и иногда причиняет ей боль, — кажется, это в порядке вещей. Это часто встречалось в книгах, которые она читала. Да и новые подруги не были молчаливыми, и для них не было большего удовольствия, чем делиться друг с другом своими секретами.

Должно быть, Гаймо увидел, что Анканау стоит на месте. Он прибавил шагу, и девушка, заметив это, поспешила домой.

В сенях пахло тундрой и свежим снегом. В большой, наполовину срезанной железной бочке синели обломки пресного озёрного льда. Они источали холод. Груда песцовых капканов с заиндевевшими цепями дышала космической стужей. Даже белоснежная камлейка, повешенная на стенной гвоздик, казалось, тоже излучала морозный пар.

От одного взгляда на эти вещи можно было окоченеть.

Но здесь же в сенях был человек, на которого не действовали ни пронзительная синяя стужа железа, ни морозный пар камлейки. Его голова с редколесьем жёстких волос курилась лёгким паром, пот блестел в ложбине, где шею подпирали ключицы. Он смело хватал голыми руками синюю от мороза пружинную сталь капканов, что-то подворачивал, крутил, прибивал.

Перед ним на низеньком столике были закреплены тисочки, лежали напильники, свёрла и другой слесарный инструмент.

Охотник готовился к песцовому промыслу.

Ещё на пороге зимы он развёз по своему охотничьему участку приманку — туши нерпы, моржовое мясо, рыбу. На вельботе подвёз к избушке дрова, уголь, керосин, продукты.

Анканау присела на корточки перед отцом и тихо, как бывало в детстве, попросила:

— Отец, возьми меня с собой на охоту.

Чейвын удивлённо поднял голову. Давно дочка так не говорила с ним. Он уже не надеялся услышать от неё такие слова — ведь она взрослая девушка. Но, оказывается, Анканау ещё не забыла своего детства и нет-нет да и вспоминает его.

— Ты не мальчик, Анка, — мягко возразил отец. — Промысел — трудный и почётный удел мужчин.

— Так это было давно, — тряхнув волосами, сказала дочь. — Сейчас равноправие.

— Анка, ты ещё недостаточно выросла, чтобы пользоваться полным равноправием…

— Я не об этом, я всерьёз, — перебила Анканау.

Чейвын вздохнул.

— Глупости говоришь, Анка. Охота — мужское занятие не потому, что мужчины не хотят делиться с женщиной удовольствием. Трудное это дело, даже не для всякого мужчины посильное.

— Ведь были же женщины-охотницы, — сказала Анканау.

— Это где такое было? — с любопытством спросил Чейвын.

— У древних греков даже была богиня охоты Диана.

— Так это у древних, да ещё у греков, — отмахнулся Чейвын.

— А в наших сказках? — напомнила Анканау.

— То в сказках…

Чейвын отложил в сторону починенный капкан и взялся за другой.

— Почему раньше и у нас бывали женщины-охотницы? — продолжал он рассуждать. — Потому что умирал муж-кормилец и некому было позаботиться о детях. А у тебя и мужа нет, а до детей ещё очень далеко… А когда женщина занимается мужскими делами, она теряет многое, что присуще только ей как женщине.

— Что она может потерять? — пожала плечами Анканау.

— Забыла? — усмехнулся Чейвын. — Помнишь, в сказках: у неё вырастают усы, носит она мужскую одежду и говорит «р».

— Я тоже умею говорить «р». Рыркы — вот!

Чейвын поморщился, как будто дочка провела лезвием по стеклу.

— И что тебе не сидится на одном месте? Всё было хорошо. Училась. Так нет — бросила учение. В швейной мастерской, видите ли, ей не понравилось. А теперь хочешь сбежать и из механической? Если уж хочешь мужское дело изучить — чем плохо быть механиком?

— Мне просто хочется посмотреть на твой охотничий домик. Там, наверное, неуютно, грязно… Я бы привела в порядок жильё и обратно уехала. — Анканау вплотную придвинулась к отцу и погладила обрубки пальцев на его правой руке.

— На охоте некогда думать о чистоте, — Чейвын хотел это сказать строго и веско, но ласковое прикосновение маленьких девичьих пальцев смягчило голос.

Покряхтев для порядка, он сказал:

— Попрошу Василия Ивановича, чтобы разрешил тебя взять на участок. Но помни: скакать с места на место — это нарушение дисциплины.

Прошёл не один день, прежде чем Анканау с отцом выехали на охотничий участок. Завыли первые зимние пурги. Каждое утро Кэнинымным обретал новый облик. Северному ветру не нравилось то, что творил южный. Он по-своему перестраивал сугробы, срывал крыши домов. Когда затихал один ветер, принимался трудиться другой. В новых деревянных домах круглые сутки топили печи. Пламя гудело в трубах, накалялись кирпичи, но всё же стужа находила невидимые щели и забиралась в жилище.