Анимация от Алекса до Я, или Всё включено - [23]

Как бы то ни было, я фрицеупорно восседал в чужеродной для себя компании и жевал, пытаясь абстрагироваться от изумлённых лиц и получить удовольствие от турецких изысков пятизвёздочной кулинарии общепита. Немцы пытались поначалу получить какое-то объяснение такому неожиданному вторжению в их тихую гавань уюта из томатного супчика с картофельной запеканкой. Но эти попытки были неудачны, поскольку наталкивались на яростную стену молчаливого перемалывания пищи, которая периодически сопровождалась попытками дружелюбно улыбнуться с моей стороны, что делало для меня ситуацию более комичной, а для них более пугающей. При этом я ещё добавлял кивки и мотания головой, чтобы для наблюдающих со стороны не оставалось никаких сомнений в реальности разговора. После бесплодных попыток получить объяснения с моей стороны, бюргеры продолжали общаться между собой. Но уж совсем пугать я их не желал, дабы они не подали жалобу на вторжение в личное пространство и на странное поведение. Тогда беседа происходила следующим образом, во всяком случае, я её так интерпретировал:

— Гутенаппетит.

Пауза, логический анализ пополам с недоумённым осмыслением.

— Добрый вечер. И вам приятного аппетита.

— Зергут, — я пытался использовать свои лингвистические познания на всю катушку.

— Вы говорите на немецком?

— Я, я, зер гут.

— Клаус, кто этот молодой человек? Почему он ставит к нам свои тарелки? Он что, собирается ужинать с нами? Но почему? Ведь есть много свободных столиков.

— О, не беспокойся Гретта. Я его видел у входа. Этот мальчик что-то вроде клоуна, видишь на нём фрак артиста. Наверное, он будет нас развлекать.

— Но зачем, милый Клаус?

— Я думаю, это его работа. Это так? — уже обращаясь ко мне.

— Я, я. Дас ист фантастиш, — указывал я на рыбу в скляре.

— Но, Клаус, он, похоже, не понимает тебя. Вы понимаете по-немецки?

— Я, я. Дас анимасьон, — развожу руками вокруг себя, выдавливал из себя крохи словарного запаса, импровизируя на ходу.

— Гретта, мне сдаётся, молодой человек ничего не понимает. Судя по этому ужасному акценту, он из этой варварской восточной страны — России. Где господствует холера, пьянство и наглые олигархи.

— Из России? Какой ужас! Но почему он так странно жуёт, постоянно показывая зубы, Клаус? Он меня пугает.

— Ну он, наверное, необразованный дикарь, не имеющий понятия о культуре принятия пищи и застольном этикете. Не обращай внимания.

— А как же развлечение, он покажет нам фокусы?

— Молодой человек. Фокусы, развлекать. Понимаете?

— Я, я, зергут. Дас ист фантастиш, — и переключаю их внимание на аналог мясного салата, который я принёс из дальнего зала. Делаю вид, что облизываю пальцы и поглаживаю ладонью живот.

— Милая Гретта, наверное, он слишком голоден. Я слышал, что у них в России страшный голод.

— Бедное дитя, действительно он ест как дикарь. Ладно, пускай отъедается. Наверное, он скучает по дому, по своей семье. А мы напомнили ему о своих дедушке и бабушке, вот он и сел с нами.

— Бедный мальчик. Кушай, кушай. Не будем тебе мешать.

Ещё какое-то время они переговаривались, затем переключали внимание на томатные супчики с пампушками, и я мысленно переводил дыхание — ещё один ужин стыда я пережил.

Неприятность случалась, если мимо доводилось проходить Бобу. Хорошо, что я успевал держать необходимый угол обзора и вовремя замечал его шаркающую, заваливающуюся налево походку. Мне надо было создавать уже не только иллюзорную видимость разговора, но и на самом деле беседовать. Вот как я пыжился в эти напряжённые для меня секунды. Штирлиц и его последователи могли бы гордиться мной.

— Я, зергут, — заслышав шарканье, начинал я диалог в середине ужина. Случалось это весьма неожиданно для немцев, ведь они привыкли к безмолвным гримасам, привыкли, что эта «обезьянка» странно лыбится, но ест молча. А тут на тебе. Делал небольшую паузу и указывал на себя, небрежно откидываясь на стуле назад: — Иш бин матроссен. Я, я.

Последнее «да, да» я произносил как «правда, правда», словно этой фразой, что я был матросом, поведал им историю всей свой жизни, подробности которой их крайне должны были интересовать. Они удивлённо смотрели на меня, отложив пампушки в сторону, и это моё «правда — правда» было столь в тему, что у постороннего человека, могло сложиться впечатление, что мы ведем приятельскую беседу.

— Ммм, даст ист фантастиш, — я указывал вилочкой на свой десерт, словно предлагая им незамедлительно попробовать. Прикладывался к чашке чая, прежде чем они успевали отреагировать на мою бурную и столь внезапную казуально театральную речь после продолжительного молчания. И перед тем, как они успевали разразиться вопросительной тирадой на мой бенефис немецкого красноречия, салютовал им чашечкой, восклицая: «Гутен аппетит, — вкладывая в эту фразу такой смысл. — Как было приятно провести время в тёплой беседе с такими милыми людьми как вы, жаль что мы не успели ещё столько обсудить».

Клаусу и Гретте не оставалось ничего иного как вежливо ответствовать мне тем же самым:

— Гутен аппетит, — слышал я.

Я и Боб, для которого всё и затевалось, и который неспроста проходил мимо. Он определённо что-то подозревал. У него было особое чутьё на подобные ситуации, как я смог убедиться в дальнейшем. Если случалась какая-нибудь неприятность, оплошность и косяк, жди Боба, который в такие моменты незамедлительно появлялся поблизости, вылезал из кустов, вываливался из шкафа или стекал по стенкам душевой, и при этом чрезвычайно походил на сыщика, идущего по следу жареного.