Английский пациент - [7]

* * *

Накрыв летчика тканью, пропитанной маслом, а сверху еще и плащом, бедуины несли его по пустыне пять дней.

Для него это был путь во мраке.

Внезапно он почувствовал, что температура упала. Они пришли в долину, окруженную высокими красными скалами. Здесь находился лагерь остатков племени людей воды, которое доживало свой век среди песка, пропадая в нем как вода (а их голубые одежды были похожи на струи молока или на крылья). Они сняли с него мягкую ткань, которая прилипла к его телу. Как и тысячу лет назад, высоко в небе парили канюки, плавно снижаясь к этой горной расщелине…

Утром его понесли в дальний конец глубокого ущелья. Теперь они разговаривали громко, и из их разговора он понял, что там находился склад оружия. Вот потому-то он и был нужен им.

Глаза его были завязаны, поэтому он не видел, где они остановились. Его руку открытой ладонью прижали к металлическому стволу какого-то огнестрельного оружия, затем отпустили. Голоса умолкли. Его доставили туда, чтобы определить тип оружия.

— Двенадцатимиллиметровый пулемет «Бреда». Италия.

Он оттянул затвор, проверил пальцем патронник — пустой, затем, отпустив затвор, нажал на спусковой крючок. Раздался щелчок.

— Отличный пулемет, — пробормотал он.

Его понесли дальше.

— Ручной пулемет «Шаттелеро» калибра семь с половиной. Модель 1924 года. Франция.

— Авиационный пулемет МГ-15 калибра семь и девять десятых. Германия.

* * *

Его подносили к каждому виду оружия, которое, казалось, было собрано из разных времен и стран — своеобразный музей в пустыне. Осторожно смахнув пыль, он проводил ладонью по очертаниям ложа и магазина или дотрагивался пальцем до прицела, называл калибр оружия, и его несли дальше.

Он насчитал восемь видов оружия, которые опознал, громко называя сначала по-французски, а потом на их родном языке. Но что они в этом понимали и зачем это было им нужно? Возможно, им не столько было важно название, сколько сам факт, что он действительно разбирается в огнестрельном оружии.

Его снова взяли за запястье и погрузили его руку в ящик с патронами. Справа был еще один ящик с патронами, на этот раз семимиллиметровыми.

В детстве его воспитывала тетя. Он хорошо помнит, как, рассыпав на траве на лужайке колоду карт лицом вниз, она учила его играть. Каждому игроку разрешалось перевернуть только две карты, а потом по памяти нужно было постепенно восстановить пары. Но все это происходило в другом мире, среди ручьев, в которых играла форель, и среди лугов, залитых пением птиц. Он узнавал их по голосам. То был мир, полный названий.

А сейчас, с маской из трав на лице, он выбирал патрон, указывал, к какому оружию его поднести, вставлял патрон, двигал затвором и, подняв дуло вверх, стрелял в воздух. Звук выстрела отдавался в ущелье безумным грохотом. «Эхо — это душа голоса, пробуждающаяся в пустоте.» Мужчину, который когда-то написал эти строки в стенах одной английской больницы, считали нелюдимым и немного не в себе. А он, летчик, здесь, сейчас, в пустыне, был вполне нормальным и сохранил здравость ума; и с такой же легкостью, как когда-то подбирал пары карт и подбрасывал их в воздух, улыбаясь своей тетушке, теперь он находил на ощупь подходящие патроны для каждого типа пулемета и разряжал их в воздух, а его зрители, которых он не видел, отвечали на каждый выстрел одобрительными возгласами.

Следом шел один бедуин и процарапывал ножом одинаковые шифры калибров на ящиках с патронами и стволах. А он был рад движению и оживлению после стольких дней неподвижности и уединения. Своими знаниями он расплатился с ними за то, что они спасли его, пусть даже вот так небескорыстно.

* * *

В некоторых селениях, куда его приносят, совсем нет женщин. Слух об его исключительных знаниях, которые могут принести пользу, проносится от племени к племени. Восемь тысяч аборигенов, и каждый — индивидуальность. Он прикасается к особенной музыке и особенным обычаям. Он слышит ликующие песни племени мзина, воздающие хвалу воде, танцы дахия, звуки дудок, которыми пользуются, чтобы предупредить об опасности, двойных флейт макруна (одна из которых звучит монотонно, как басовая трубка волынки). А затем другая деревня — на этот раз территория пятиструнных лир. Каждое новое селение или оазис полон своих прелюдий и интерлюдий. Хлопки в ладоши. Молчаливый танец.

Он может увидеть своих спасителей и одновременно поработителей только после сумерек, когда снимают повязку. Теперь он знает, где находится. Для некоторых племен он рисует карты мест, которые расположены за пределами их границ, другим — объясняет устройство оружия.

Музыканты сидят близ костра по другую сторону. Через языки огня легкий порыв ветра доносит до него звуки лиры симсимия. Под эти звуки танцует мальчик, который так хорош в освещении пламени костра, что от него трудно оторвать взгляд. В бликах огня его худые плечи кажутся белыми, как папирус, на животе искрятся капельки пота, а нагота, которая, подобно отблескам молнии, просвечивает сквозь разрезы его синего балахона от шеи до лодыжек, соблазняет и манит.

Их окружает ночная пустыня, покой которой нарушают лишь ураганы да караваны. Его постоянно подстерегают тайны и опасности. Однажды он, опустив руку в песок, неожиданно порезался острой бритвой, которая неизвестно как там оказалась. Иногда нет возможности точно сказать, явь это или сон, но этот порез такой четкий, что не оставляет боли, и он проводит рукой по голове (до лица еще невозможно дотронуться), чтобы обтереть кровь и привлечь внимание бедуинов, в плену которых находится, к своей ране. Существовало ли на самом деле это селение, где нет ни одной женщины и куда его принесли в полном молчании? Действительно ли целый месяц он находился в абсолютной темноте, когда не видел даже луны? Может быть, ему просто приснилось, что он был окутан коконом из масла, войлока и темноты?