Английский фантастический роман - [65]
Папские солдаты не дураки. Бекки не столько увидела, сколько угадала шестым чувством, что в глубине сада есть часовой. С кошачьей ловкостью она спустилась по лестнице, крадучись, стала пробираться среди кустов и замерла на таком расстоянии от часового, что, потянувшись, могла бы коснуться рукой его шинели. Почти не дыша, она терпеливо дождалась, когда луна скроется за тучами и глаза привыкнут к темноте. Часовой зевнул, приставил мушкет к стене сада и, что-то сонно бормоча, отошел шагов на десять к дороге.
Раз — и она уже бесшумно перемахнула через стену, побежала по тропе к морю, по-заячьи петляя, ожидая окрика, мушкетной вспышки… Однако вокруг царила тишина.
Вот и залив — серебристая широкая гладь. Бекки осторожно подползла к краю кручи, прячась за кустами. Внизу, ярдах в двадцати, курили и разговаривали несколько солдат. Они отворачивались от моря, чтобы даже крохотные огоньки папирос не выдали их.
Чуть дальше виднелись пушки.
Бекки так и впилась в них глазами. Шесть огромных величавых орудий, нацеленных на море. Расположены они коварно — на уровне с морем; чем бы они не выстрелили — ядрами или шрапнелью — от Белого Корабля только щепки бы остались. Подпустят его как можно ближе и… Эти гады не станут вступать в переговоры, просто выпалят внезапно, исподтишка… Гром, оранжевая вспышка на берегу, и — прости-прощай, Белый Корабль!..
Она напрягла взгляд. Да, в море у горизонта появилось темное пятно, которое мало-помалу становилось резче, покуда не стал виден высокий парус на грот-мачте…
Бекки опять побежала — где вприпрыжку, где пригибаясь. Она вошла в ручей и пошла по его дну, чтобы плеск воды заглушил ее движения. Солдаты тоже заметили парус и, оставив замаскированные пушки, любопытной толпой двинулись перебежками к камням у самой кромки воды. Офицер наставил на море бинокль. Все были повернуты спиной к пушкам.
Медлить было нельзя. Сердце бухало в груди. Больше не стараясь не шуметь, Бекки сломя голову бросилась вперед, перескакивая с камня на камень, не ощущая боли в ступнях. Вслед ей раздался крик, кто-то выстрелил из мушкета, сыпал ругательствами офицер. Она поскользнулась и упала на колени. К ней уже бежали, сверкнула обнаженная сабля в чьей-то руке. Не было времени распрямиться — Бекки быстро поползла на четвереньках к ближайшей пушке.
Она не обращала внимания на боль в избитом о камни и расцарапанном теле. Пальцы нащупали вытяжной шнур орудия, хорошенько его обхватили — и дернули.
Вспышка огня, грохот; ближайшие скалы осветились. Пушка откатилась — злой оживший зверь. Остальные пушки принялись палить в сторону моря — преждевременно, поспешно, наобум, ядра так и носились над волнами. Звуки канонады разнеслись по окрестным холмам, достигли деревушки.
А Белый Корабль тем временем разворачивался обратно в море.
Он пренебрег сушей.
ФИГУРА ШЕСТАЯ
Корф-Гейт
Кавалерийская колонна двигалась быстрой рысью по дороге, позвякивая сбруей и не стараясь держаться одной стороны. За спинами верховых солдат накопилось немало прогулочных машин богатой публики — моторы автомобилей хрипели на малом ходу, клаксоны понапрасну надрывались. Изредка какая-нибудь отчаянная голова решалась на рискованный маневр — объезжала колонну, боком машины едва не задевая лошадей. Пробка из разноцветных машин растянулась уже почти на милю. Самые философически настроенные автомобилисты развернули паруса, и легкий ветерок неспешно гнал машины вперед почти без помощи малосильных двигателей.
Возмущаться было себе дороже. Над колонной реяли знакомые стяги: в голове — орифламма, древний символ норманнской знати, на флангах качались желтые орлы на голубом шелке знамени папы Иоанна. В хвосте полоскался на ветру трехцветный раздвоенный стяг Генриха, лорда Рейского и Дилского, патрона Пяти портов и папского наместника в Англии. По всей стране Генриха считали человеком крутого нрава и тяжелой руки; если он направлялся куда-либо при полном вооружении, то было нетрудно предсказать, что кому-то не поздоровится, ибо за ним стояла власть наместника Господа на земле, все могущество и сила второго Рима.
Генрих — тщедушный мужчина небольшого роста, болезненно-бледный, с мелковатыми чертами лица — величаво восседал на коне, до горла закутавшись в плащ, хотя день был теплый. Если он и понимал, какие неудобства создает его отряд на дороге, то виду не подавал. Временами он болезненно вздрагивал и принимался ерзать в седле, норовя устроить получше намятый в дороге зад. По пути из Лондониума Генрих на десять дней застрял в Винчестере, где его уложил в постель приступ гастроэнтерита; личный врач быстро установил точный диагноз и, будучи бессилен вылечить болезнь, предпочел сбежать — из страха потерять уши, а то и жизнь. Генриху только-только стало лучше, когда клацающие семафоры принесли сообщение, срочно позвавшее его в путь. Надо было вновь доказывать, что рука папы Иоанна XIV длинна, что источники его информации разнообразны и многочисленны, а воля — непреклонна. Генрих получил ясный приказ: взять приступом мятежную крепость, от которой было столько неприятностей, разоружить ее гарнизон, водрузить на стенах папский стяг и вступить во владение ею вплоть до дальнейших распоряжений. А что касается шустрой сучки из Западного графства, которая заварила всю эту кашу, то… Лицо Генриха наморщилось, и он выпрямился в седле. Может, дать ее хребту проветриться, содрав кожу, или пригнать в Лондониум на веревке за багажным вагоном — но это уже детали. Боль в заду и желудке не позволяла думать о таких пустяках.
