Английская портниха - [19]

— Они нас не догонят?

— Ты о ком?

— О тех, что взъелись на тебя.

Он промолчал, у Ады тоже отпала охота разговаривать. Она закрыла глаза, словно обессилев. Желудок у нее горел, в голове роилось множество вопросов, но урчание мотора и мерная тряска укачивали. Что-то произошло, что-то серьезное. А вдруг эти люди их догонят? Тогда и ей перепадет.

Должно быть, она заснула, потому что, когда Ада снова открыла глаза, мягкий серый свет пробивался сквозь ветви высоких деревьев и прозрачными пятнами ложился на дорогу.

— Рад, что тебе удалось поспать, — съязвил Станислас.

Ада потянулась, сжала и разжала ладони. Дорога стрелой уходила за горизонт, по обе стороны сельские угодья.

— Где мы?

— В Пикардии. Вроде бы.

Отец Ады часто пел «Розы цветут в Пикардии…», одну из своих самых любимых песен. Эту и еще «Типпирери». Услышать бы сейчас отцовское пение, с тоской, острой, как лезвие ножа, подумала Ада. В голове зазвучал его голос, тихий, нежный, и она начала подпевать ему, и до чего же печален был их дуэт: «…под серебристой росой. Розы прекрасны в Пикардии, но им не сравниться с тобой».

Станислас развернулся к ней лицом:

— Откуда это?

— Песня военных лет, — ответила Ада. — Солдаты пели ее в окопах. Наверняка у вас, немцев, были похожие песни.

Он сжал руль так, что костяшки побелели, мускулы на лице напряглись:

— Я не немец.

— Знаю. — Ада была сердита, измучена. Конечно, она сморозила глупость. Но и ему не следовало бы так грубо с ней разговаривать. Она ему не враг. — Думаешь, здесь опять будут воевать?

— Заткнись.

Ада вжалась в спинку сиденья и уставилась в окно, слезы щипали ей глаза. Она понятия не имела, где они находятся, по пути им не встретилось ни одного указателя. Они проехали мимо военного отряда — форма цвета хаки, каски и ружья наперевес.

— Британцы! — воскликнула Ада. — Остановись, я хочу с ними поговорить. — Она спросит, куда они направляются и зачем. Может, они возьмут ее под свое крыло. Доставят домой. — Пожалуйста, остановись, — взмолилась она.

— Не будь дурой! — рявкнул Станислас и добавил: — Навязалась на мою голову, так терпи, мать твою.

Прежде он никогда при ней не ругался. Повернув голову назад, Ада смотрела, как солдаты исчезают из виду.

Машина начала замедлять ход.

— Только не это… — простонал Станислас.

Он жал на педаль, переключал рычажки на приборной доске и отчаянно скрипел зубами. Мотор вдруг захлебнулся и затих. Машина встала.

— Нет! — выкрикнул Станислас.

Он вышел из машины, хлопнув дверцей. Ада испуганно наблюдала, как он открывает багажник, а потом закрывает с такой силой, что машина вздрогнула. Затем он подошел к ее дверце, дернул ручку:

— Вылезай.

— Но в чем дело?

— Бензин кончился.

— И что теперь?

— Пойдем пешком.

Ада ступила на подножку и спрыгнула на землю. Глянула назад, но солдат и след простыл. А что, если броситься бежать? Она могла бы их нагнать.

Крепко взяв за руку, Станислас с силой потянул Аду за собой.

— Чемодан, — опомнилась Ада. — Я не могу без него.

— Забудь. С чемоданом мы будем еле тащиться.

— Но моя обувь. Я не могу идти пешком в этих туфлях.

У нее была единственная пара туфель, скромные лодочки на высоком наборном каблуке. Она приехала в них во Францию и с тех пор носила не снимая, одна подошва протерлась до дырки. Вполне удобные туфли, но не для ходьбы.

— Тогда сними их. — Станислас не отпускал ее руку и не сбавлял шага.

— Далеко нам идти?

— Километров десять. А может, пятнадцать.

— Сколько это в милях?

— Семь миль, — ответил он. — Приблизительно. Или десять.

Десять миль. Ада никогда в жизни не одолевала такие расстояния на своих двоих, и вот поди ж ты, она мелко и часто перебирает ногами, почти подпрыгивает, стараясь держаться вровень со Станисласом.

Привал они сделали только однажды, когда Станисласу понадобилось облегчиться. Ада была рада передышке. У нее болели икры, и, усевшись на обочине, она скинула туфли. Старые и поношенные, они по крайней мере не натирали. Который сейчас час, она не могла сообразить, но солнце уже высоко стояло в небе. По пути им встретилось несколько солдатских подразделений. Аду так и подмывало крикнуть им: «Удачи, ребята!» — а потом попросить, чтобы помогли добраться домой, но Станислас велел ей помалкивать, пригрозив, что утихомирит ее раз и навсегда, если она хотя бы пикнет. Кроме них людей на дороге было изрядно: кто шел пешком, кто ехал на велосипеде — мужчины с подружками или женами, сидевшими на раме. Одна пара везла младенца и еще одного маленького ребенка, привязанного к багажнику. Иногда мимо проезжал автомобиль, доверху нагруженный багажом. Состоятельные люди, подумала Ада, таким плевать на перебои с бензином, для них топливо всегда найдется. Любопытно все же, у кого Станислас одолжил машину.

Он был суров с ней, но ведь он в ответе за них обоих. И старается как может. Он — ее защитник. Все будет хорошо, твердила себе Ада. Она везучая. Они оба везучие. Обойдется. И опять же, это бегство немного смахивало на приключение. Ей было жаль забытых тканевых образцов, но и только, да и ничего из того, что лежало в брошенном чемодане, везти в Англию в принципе не стоило. Одежда, которую она упаковала, — Станислас упаковал — износилась и повытерлась. А когда они окажутся дома, Ада мигом станет на ноги и нашьет себе новых нарядов. То есть, конечно, если миссис Б. возьмет ее обратно на работу. А если не возьмет? Не страшно, найдет другую, ведь нашла же она себе место в Париже. Хотя, возможно, они задержатся в Бельгии. Ада мало что знала о Бельгии. Она вытащила носовой платок, высморкалась. Спасибо, ее сумочка до сих пор при ней, и ей хватило ума перед отъездом сунуть в нее губную помаду и расческу. А кошелек и паспорт она всегда хранила в сумке, в боковом кармане.