Англичанин Сталина. Несколько жизней Гая Бёрджесса, джокера кембриджской шпионской колоды - [117]

«Полагаю, Гай Бёрджесс был очень противоречивой натурой. Он определенно спас меня от показательного процесса. Мне кажется, спасая меня, он старался возместить убытки от своего предательства. Я дал ему возможность, и он посчитал меня актом искупления»[992].

В начале своего пребывания в России у Бёрджесса тоже не обошлось без приключений. Модин рассказывает, что однажды, во время отдыха в Сочи, Гай сделал сексуальное предложение мужчине и был арестован милицией. …Это был тяжелый опыт для него[993].

На Рождество 1960 года Бёрджесс спросил Дриберга, может ли он попробовать свои силы в качестве корреспондента «Рейнолдс ньюс».

«Я, конечно, не журналист, но знаю больше, чем многие журналисты, и уж точно больше, чем посольство. …У Толи новая хорошая работа – организация концертов и выступление на большой фабрике. Он доволен тем, что находится «среди настоящих рабочих». Я очень счастлив с ним и даже не знаю, какого святого из твоего календаря за это благодарить. Возможно, такой святой найдется только в греческой церкви. Или в армянской. Хотелось бы, чтобы ты тоже хорошо устроился. Это было бы прекрасно. Что же касается политики, я поздравляю тебя с тем, что ты храбр, правдив и осмотрителен. У меня есть только первые два качества»[994].

Мэй Харпер, муж которой, Стивен Харпер, бы московским корреспондентом «Дейли экспресс» в 1961 году, вспоминает встречу с Бёрджессом на своей помолвке. Ей было его очень жаль. «Он был трогателен, плакал пьяными слезами, пачкая едой и напитками костюм и галстук. Он выглядел больным – вялым и одутловатым. Мне запомнился его слабый рот и пронырливый русский, с которым он пришел. Виктор был лет на двадцать моложе его и выглядел порочным»[995].

В последние полгода пребывания в Москве Харпера он звонил ему регулярно. «По какой-то причине, возможно из-за тоски по дому, он звонил мне почти каждый день ровно в 10 часов утра, чтобы поболтать. Говорил он в основном о грязи, которую знал о лорде Бивербруке»[996].

Его новым наперсником стал Джереми Вульфенден, в апреле 1961 года направленный в Москву корреспондентом «Телеграф». Вульфенден, отец которого возглавил комиссию, которая в 1967 году легализовала гомосексуализм, был на двадцать лет моложе Бёрджесса, но они немедленно подружились. Вульфенден был лучшим учеником в Итоне, получил стипендию по истории в Оксфорде, после чего стал заниматься научной работой в колледже Всех Душ. Он разделял гомосексуальность Бёрджесса, его любовь к разговорам, талант к подражательству, пристрастие к алкоголю и левой политике. Общими для них были интеллектуальная самонадеянность и желание épater le bourgeois (эпатировать буржуа).

Бёрджесс не знал, что объединяет их не только это. Вульфенден был двойным агентом, информатором МИ-6, который был сфотографирован в гомосексуальной медовой ловушке – по утверждению Вульфендена, ему так понравились фотографии, что он попросил их увеличить, – и подвергся шантажу русских. Когда Бёрджесс решил дать интервью, он выбрал Вульфендена. Тот писал: «В своем роде Гай Бёрджесс очень занятная личность, но его можно выносить лишь в маленьких дозах. Помимо всего прочего провести с ним 48 часов – значит из них 47 – пить. У него очень странные и зачастую совершенно извращенные представления о том, как живет окружающий мир, но он исправляет это великим множеством забавных, хотя и, по большей части, далеких от правды историй об Исайе Берлине, Морисе Боуре и Вистане Одене»[997].

Журналист Йен Макдугалл тоже отметил эти странности в поведении, когда он и корреспондент «Обсервера» Нора Белофф развлекали Бёрджесса в номере «Националя». Тот приехал пьяный и во время ужина продолжал методично напиваться и вскоре «бесцеремонно снял рубашку, пожаловавшись на жару – московский июль был в самом разгаре, – и обнажил очень волосатую грудь. Полагаю, он поступил бы точно так же, если бы мы ужинали в ресторане. Мы долго спорили о многих вещах, главное – о религии. Он знал очень многое об истории папства, и у меня создалось впечатление, что его коммунизм, как это нередко бывает с интеллектуалами определенного типа, по сути есть грань глубокого религиозного инстинкта… Еще мне показалось, что, если бы Гай Бёрджесс не пил так много, он бы стал выдающимся человеком, и то, что о нем писали в прессе – подпевала Маклина, – возможно, является противоположностью действительности.

Этим двум журналистам он сказал, что работает на русские радио– и телестудии, отслеживая британские передачи»[998].

Нора Белофф познакомилась с Бёрджессом благодаря рекомендательному письму от известного обозревателя Эдварда Кранкшоу. Бёрджесс сразу позвонил ей и пригласил к себе домой. «Бёрджесс – обрюзгший плюгавый человечек с плохими зубами… Он встретил меня с привлекательной улыбкой и обезоруживающей прямотой: «Вы, наверное, слышали, что я предпочитаю мужчин, – сказал он, – но для вас я сделаю исключение». Они довольно часто встречались, и женщина даже присоединилась к нему в Сочи, где танцевала с ним». «Он указал мне несколько основных правил общения с бюрократами – например, надо уметь стукнуть кулаком по столу и перекричать их. Позднее он нередко навещал меня в моем номере в «Национале», и мы заказывали еду в номер. Он, бывало, орал на официантов, добиваясь адекватного обслуживания»