Ангелы не падают - [19]

Раньше, очень давно, у нас был слон. Старик Хатхи плохо видел и от преклонного возраста с трудом передвигал ноги, но стоически выдерживал выступления, а перед началом развлекал зрителей на улице, позволяя фотографироваться с собой за символическую плату. Я очень хорошо помню циркового слона. Я любил его и часто приходил, чтобы покормить или просто посидеть рядом. Он был единственным обитателем цирка, с которым мне было хорошо. Хатхи всегда одевали очень ярко в слоновьи наряды с индийскими орнаментами, розовыми, синими, желтыми. Он был талантливым и преданным делу артистом. Зрители тоже любили его. Восхищенно смотрели на него снизу вверх, гладили и буквально визжали от восторга в ожидании появления этого великана на арене. Когда мне было девять, Хатхи умер. Невосполнимая потеря для маленького сына клоунов. Я помню, что был единственным, кто плакал. Почему-то даже дрессировщику Хатхи, мистеру Баусу было наплевать. Или он просто был готов, потому что знал, что старики неизбежно уходят в могилу. Вообще, цирк — довольно циничный и лицемерный мир. Смеха здесь больше напоказ, чудеса только по расписанию, за раскрашенными фасадами трейлеров — старая мебель и протекающие краны, вместо клубничного наполнителя для сладкой ваты — дешевый сироп с усилителем вкуса. Я бы никогда не купил своему ребенку то, что предлагается в бродячем цирке в качестве лакомства. Потому что даже они тут ненастоящие. Я оглядываюсь по сторонам — чуть поодаль от входя стоит большая фигура слона, вырезанная из фанеры. Плоский заменитель Хатхи даже хуже, чем заменитель вкуса в сладкой вате. Рядом с разрисованным куском фанеры фотографируются дети, но даже улыбки у них какие-то ненастоящие. Когда был Хатхи, он заставлял всех смеяться и визжать от восторга.

Вслед за вереницей зрителей я поднялся по небольшой лестнице и оказался внутри главного шатра — как внутри своих детских воспоминаний. Тут тоже все было по-прежнему. Пахло опилками и животными. Пахло старыми складными деревянными стульями и железными заржавевшими балками. Пахло кормом для зверей. Все это смешивалось в моей голове, воскрешая картины прошлого. Мурашки пробежали по всему телу. Я прошел на свое место.

Представление началось. Фокусник, силачи, дрессированные собачки и акробаты под куполом цирка. Когда Лейла делала сальто, а ее брат Микки ловил сестру за руки, по залу пронеслось восхищенное «Ааах». А я видел, что Лейла не тянула носок, что Микки берег спину и поэтому выполнял элементы лишь вполсилы. Я видел, как «грязно» приземлился он после прыжка, как тяжело балансировала Лейла на канате, как едва не сорвалась три раза. Я видел, как не идеальны были их прыжки и перевороты.

В перерывах между номерами зрителей развлекали клоуны. Все те же отработанные номера и лишь пара новых шуток. Отец сильно сдал — от меня грим и расстояние до манежа не могли это скрыть. Мама казалась все такой же, только голос то и дело срывался на высокие ноты. Ничего, совершенно ничего, не изменилось в их жизни. Они передвигались по давно протоптанным тропкам — вымеренным траекториям и даже из зала вызывали для конкурсов людей с тех же мест, что десять лет назад.

После выступления люди быстро расходились. Все спешили домой, продолжить подготовку к Рождеству, обсудить за поздним ужином номера бродячего цирка. Места пустели, и только я оставался сидеть. Я ждал, чтобы спуститься на манеж и, может быть, проникнуться давно забытым духом. Когда все разошлись, между рядами появилась сгорбленная щуплая фигура мистера Нельсона. Он был очень стар, еще когда я жил в цирке. «Представление окончено», — проворчал он, поднимая на меня глаза, но остановил взгляд, стал всматриваться, и потом все же узнал. Мне показалось, он был рад видеть меня, но цирковая жизнь отучила его проявлять искренние эмоции. Зато он, конечно, разрешил мне спуститься на манеж. Оказавшись в магическом круге, я присел на корточки, сгреб с пола немного опилок. Хотел почувствовать их на ощупь, хотел, чтобы запах воскресил детские чувства, но ничего не было. Совершенно ничего. Как будто это место никогда не было моим домом. И ведь цирк совершенно не изменился. Значит, безвозвратно изменился я.

За кулисами было тихо и безлюдно — все снимали грим и переодевались. Только режиссер прохаживался вдоль балок.

— Мистер Фергюсон? — окликнул я.

Он обернулся, стал пристально всматриваться, опустив на нос свои маленькие круглые очки в тонкой оправе, а потом, спустя минуту, чуть не подпрыгнул от неожиданности.

— Нил! — вскинул он руки. — Неужели ты!

Главный режиссер и директор бродячего цирка подошел и обнял меня по-отцовски. Он поправился и обрюзг — отметил я про себя. От него по-прежнему пахло перегаром. Фергюсон заметно постарел, сдал. Как и шатер цирка, он приходил в негодность со временем, выцветал, линял и терял былые краски. Но с заменой шатра смириться было бы гораздо легче.

— Как ваши дела, мистер Фергюсон? — начал я разговор.

— Надо же, какие звезды заглянули к нам в шатер, — словно не слышал меня он. — Я читал о тебе, Нил! Ты настоящая знаменитость! Надо же, а был таким тихим мальчиком… Какая гордость, что ты наш воспитанник!