Ангелочек. Дыхание утренней зари - [25]

Глядя ему в глаза, молодая женщина осознала всю глубину его отчаяния. Он не преувеличивал. Он казался по-настоящему испуганным.

– Чего ты так боишься? – спросила она ласково. – Скажи, чтобы я знала, чтобы я поняла. Незачем ссориться, говорить друг другу гадости, это не приведет ни к чему хорошему. Луиджи, мы окажемся в опасности, оба, если дадим волю нашим страхам и гневу.

– Все дело в ребенке, в нашем будущем малыше, – проговорил он, хмурясь. – Хорошо, я все скажу, даже если ты потом будешь меня презирать! Ты хочешь признания, вот оно! В начале нашего путешествия ты еще не знала, что беременна. Вспомни, как мы были счастливы на пустынных дорогах, только ты и я! Если мы и встречали других пилигримов, то эти люди ничего не знали о нашем прошлом, о нашей жизни. Я был совершенно счастлив, у меня словно выросли крылья, и я снова чувствовал себя сыном ветра, как я когда-то любил себя называть. И вот однажды утром ты сообщаешь, что скоро у нас родится ребенок. В сентябре, по твоим подсчетам.

У Анжелины не было сил для новых треволнений, и она прижалась к мужу. Обняв ее с бесконечной нежностью, он проводил ее к скамье, усадил и сел рядом.

– Мне показалось, ты обрадовался, – едва слышно проговорила она, с тревогой ожидая, что он еще скажет.

– Я обрадовался, клянусь тебе. Но, в отличие от многих мужчин, которые гордятся, что сделали жене ребенка, гордости по этому поводу я не испытывал, это смехотворно.

– Господи, как грубо! Мы же не животные!

– Во многих ситуациях человек ведет себя намного хуже, чем дикие звери. Но я не стану надоедать тебе своей философией, она того не стоит. Однако же вернемся к моим страхам. Первое время рождение ребенка представлялось мне событием отдаленным, и я об этом не думал. И уж тем более оно не вызывало у меня тревоги. Но потом мне пришлось присутствовать при родах той женщины в Галиции, и, правду сказать, это было ужасно – кровь, крики, это истязание материнской плоти… С тех пор я не могу избавиться от какого-то сакрального страха. Я представляю тебя на месте этой женщины и временами думаю о том, что это может кончиться трагически. И тогда мне придется жить без тебя, воспитывать ребенка и, вполне вероятно, винить себя, Анжелина, в твоей смерти. И эти мысли преследуют меня уже много недель.

– Но… Луиджи, не надо бояться, – возразила она. – Думаю, у меня достаточно опыта, чтобы оценить свое состояние, как теперь, так и перед родами. И я позову ту даму, что поселилась на дороге в Сен-Жирон. Со мной ничего не случится!

– Я не могу быть полностью в этом уверен. Энджи, дорогая, попытайся меня понять и, прошу еще раз, прости меня!

Она закрыла глаза и уткнулась головой ему в шею.

– Я тебя прощаю! И ты меня прости, я наговорила лишнего, на самом деле я так не думаю. Что на нас нашло? Я тебя люблю, я это точно знаю, но я так легко поддалась гневу…

– А я – ревности и малодушию, – кивнул он. – Забудем этот мучительный день, мы должны быть сильными, я и ты! И нам надо снова привыкать жить в городе. Завтра ты будешь отдыхать, а я поиграю на фортепьяно на улице Нобль. Завтра не будет больше ни ссор, ни обмена колкостями.

– Да, ты прав. Скоро лето, и этим надо пользоваться! Ты будешь играть и писать музыку, как мечтал там, в Испании, а я постараюсь быть очень осторожной, если, конечно, у меня будут пациентки.

– Ты в этом сомневаешься?

– Как тебе известно, в наших краях появилась новая акушерка, и, может статься, в моем диспансере станет меньше посетительниц.

Луиджи засмеялся и чмокнул жену в лоб. Анжелина еще крепче прижалась к нему, ее волнение не до конца улеглось.

– Люди станут приглашать к роженицам повитуху Лубе, не тревожься!

– Надеюсь на это всей душой, Луиджи! Я буду сама не своя, если перестану практиковать. Я не исполню волю матери…

Он покачал ее, как ребенка, желая утешить. Анжелина почувствовала, что понемногу успокаивается.

– И ты, и я – страстные натуры, поэтому размолвки неизбежны, – проговорил он, и по тону невозможно было понять, говорит он это серьезно или шутит. – Но они пройдут быстро и не причинят вреда, как летняя гроза над лесом.

Она подтвердила свое согласие с ним вздохом и запрокинула голову, желая получить поцелуй. Через несколько минут они уже поднимались в спальню, держась за руки и целуясь чуть ли не на каждой ступеньке.

Сен-Жирон, утро понедельника, 8 мая 1882 года

Леонора лежала на кровати в тонкой сорочке из розового шелка. Одна ее рука вытянулась вдоль тела, другую она закинула за голову. Белокурые волосы, которые она так любила распускать по плечам, разметались цветками по белой подушке.

– Моя красавица, моя прелестная козочка! – восхищенно пробормотал судья Пенсон, ощущая новый прилив вожделения.

Закоренелый холостяк, он в ранней молодости обручился с девушкой из буржуазной семьи, но незадолго до свадьбы невеста расторгла помолвку. В Тулузе он приобрел привычку посещать женщин легкого поведения. Давний друг Жака, старшего из братьев Лезаж, он поддался очарованию Леоноры после нескольких совместных застолий в усадьбе. Однако он не отважился бы покуситься на ее честь, если бы молодая женщина однажды сама не бросилась к нему в объятия. О том вечере у него остались восхитительные воспоминания.