Ангелика - [16]

Трижды он охватывал ее загривок неколебимой лапой.

— Кон, день, когда мы встретились, столь ясен мне сегодня, словно это произошло вчера.

— Мамочка! Взгляни! Взгляни на принцессу!

— Ангелика! Хоть на секунду перестань на меня орать, слышишь?

Слезы ребенка раздирали сердце Констанс менее бесцеремонно, нежели крохотное личико, оглушенное криком матери. Саму Констанс равно терзала несправедливость, словно это она молила о клочке внимания все то время, что самолюбиво предавалась играм в воспоминания, лелея древние, запыленные, тусклые елочные игрушки.

— Ну же, ну же, несчастное дитя, сладенький ангелочек, мамочка виновата. Давай мы с тобой отправимся в парк. Когда будешь готова, крохотная любовь моя. Ну, полно.

Вовне очи Ангелики высушил свет июньского солнца, и она принялась грызть лавандовые сласти, кои Констанс купила ей в знак извинения. Девочка была ценнее всего на свете. Она являла собой живое доказательство, ее очи сияли ныне от сладкого; доказательство того, что в памятный день в лавке Пендлтона Констанс не ошиблась в суждении вопреки безбородому мужчине, что ныне подменил собой бородатого.

VII

— Ты ни разу не страшился? За все те годы, что провел на войне? Ведь тебя наградили за храбрость. — Они возлежали друг подле друга в первое утро свадебного путешествия. Она восхищалась его несметными благодушными любезностями, его неспешными экскурсами в прежнюю жизнь. — Я, надо думать, испугалась бы стрелять из винтовки.

— Так и должно быть. Британская женщина слишком ценна в роли матери и защитницы домашнего очага, дабы отсылать ее покорять заморские земли. — Она лежала, после жизни, полной злоключений и нужды, ощущая непривычное, едва постижимое успокоение. Она крошечными глотками смаковала первовкусие новообретенного, невообразимого богатства. Он возвысил ее до иного мира, в коем возможно было странствовать по италийским деревням, затем нежиться в постели после восхода солнца, пока за окном горы росли, кутаясь в лазурь облаков. — Однако знаешь ли ты, что есть на свете иные народы, почитающие женщин за воинов и мужчин за эмблему мира? Существует королевство в черной Африке, где — «королевство» воистину от слова «королева», добавлю я, — где все совершенно шиворот-навыворот. Тамошняя королева правит не как наша добронравная Виктория, но железной дланью. Армия ее — сплошь женщины. Свирепые чертовки!

— Ты рассказываешь молодой жене сказки.

— Ничуть. Это королевство такое же настоящее, как эта постель. Мне поведали о том мужчины, что видели его своими глазами. Женщины там заправляют всем, принимают любые решения, а мужчины готовят еду и присматривают за детьми, пока те растут. Но стоит девочкам достичь определенного возраста, как за них принимаются матери, разделяя их с братьями, товарищами по играм, и добросердечными папочками, что рыдают, расставаясь с храбрыми, озорными девчонками. Матери направляют девочек в школы, где те учатся у женщин считать и писать по-своему, усваивают историю их странного народа, а еще научаются воевать на манер тамошней армии Венеры… Никак не припомню названия; словно бы Торрорарина? И женщины там ухаживают за мужчинами, представь себе: они неотступно следуют за робкими самцами, обещают выйти за них замуж. И женщины же рыщут во тьме по дорогам, разъедаемые всепоглощающей страстью. Распутные волчицы, они соблазняют молоденьких мужчин нечестивыми деяниями, а когда прегрешения двоих выходят на свет божий, именно мужчина бывает гоним прочь из пристойного общества, в то время как женщина всего лишь становится известна как в своем роде шельма. Обесчещенные мужчины, а также многие сыновья бедняков часто покрывают себя и большим бесчестием. Они ведут бесстыдную торговлю, совсем как иные несчастные женщины в Лондоне.

Такие мужчины сводят концы с концами благодаря вознаграждению, кое выжимают из снедаемых желанием клиенток.

— Мужчины? Они делают это, а женщины им платят? Быть того не может.

— Чистейшая правда, — настаивал он. — Другие не падают столь низко, заместо этого попадая в конце концов в тамошний чудной варварский театр, и их продолжают принимать в некоторых домах.

История обратилась теперь в очевидную ахинею, если не была ею с самого начала, но Джозеф жаждал доставить супруге удовольствие и прилагал все усилия, лишь бы ее развлечь.

— Этого не может быть, — повторила Констанс — Мужчины есть мужчины, женщины — женщины. Они различны, как различны их желания.

Она положила голову ему на колени.

— Сколь далеко от дома ты забиралась в сем обширном мире, моя невеста?

— Не далее этого ложа. Но книга, кою ты велел мне прочесть, того естествоведа, с «Бигля», — он говорил то же самое, а ему довелось побывать в краях куда как дальних в сравнении даже с тобой. Мы просто-напросто благонравные обезьяны. Именно ты в это веришь, и вот я слышу от тебя нечто противное.

— Не противное, но всего только указание на границы этого утверждения. Мы сыты не едиными бананами, точно так же и в прочем мы определенно не являемся обезьянами. И в том, что касается этого, этого — как его поименовать? — этого распределения желания, мы, британцы, непохожи на французов, кои столь напоминают нас наружно, и уж совсем противоположны мы этим жен щинам-казановам с Мадагаскара, из чего мы в состоянии заключить, что желание, как ты выразилась, есть предмет культуры, не эволюции. Желания, что приемлются и поощряются среди одного вида людей, отвращаются другим их видом, и внизу нашего перечня запретов и обычаев мы подписываемся именем Бога — за Него. Мы, британцы, располагаем нашим одобренным образом жизни и стережемся тех, кто отбивается от стада.