Ангелика - [120]
— Само собой, вы-то можете занимать себя репетициями этих сказок, не будучи обременены мужем или детьми, кои требуют вашего внимания, — фыркнула дама, чья история с привидениями была открыто поднята на смех и чей муж однажды требовал моего внимания весьма назойливо, пока, отдаю ей должное, его общество не показалось мне несообразно обременительным.
Собравшиеся гости, пусть в массе своей и идиоты, по меньшей мере сидели тихо, пока я их развлекала.
— Господи] Так это вы о себе? — спросила в конце еще одна бессмысленная жена, очертя голову бросаясь в очевидное и совершенно упуская наслаждение от рассказа. — Это вы — та кошмарная маленькая девочка?
— Белла, прошу тебя, — пробрюзжал ее муж; некогда он казался мне небезнадежным, но с тех пор его присутствие сделалось сравнимо с энергичным самоистязанием. — Ну что за корова.
— Как ты смеешь говорить со мной, когда она сидит тут, всецело наслаждаясь собой, — ответила Белла, коя, скажу как специалист, именно что корова. — С меня довольно. Пойду посмотрю, как там дети. — И она, пыхтя и бухтя, отправилась наверх, дабы удостовериться в том, что гуляющее само по себе либидо моего отца не скрючилось над ее писючими младенцами.
Но вы, сэр, — я уверена, — обвините меня в том, что я уклонилась от пресного задания описать мою юность. Вы всплеснете руками, осуждая мое нежелание найти виновного, даже найти истину, разграничить призраков и совратителей, паранойю и заговор, убийц-жен и убийц-актеров. Вы станете ухмыляться мне и жаловаться:
— Как же, моя дорогая леди, нам вас вылечить, покуда вы не желаете посмотреть в глаза Сути Прошлого?
С какой легкостью, сэр, мы с вами могли бы сойтись столько лун, фунтов и мимолетных поцелуев назад на том, что я наказываю мужчин, ибо желаю наказать отца за то, что он со мной творил. Я знаю, именно это у вас и написано на первой же странице, однако — я не желаю его наказывать. Я думаю, что он был наказан несправедливо. Появись у меня такая возможность, я бы, возможно, получила наслаждение, наказывая его как мужчину, но не как отца.
— Замечательно, — ответите вы. — Если все обвинения с него сняты, значит, ваша мать была попросту истеричкой.
И я скажу вам — нет. Я вполне способна верить одновременно и в то, что моя мать была воистину и буквально наважденной, и в то, что мой отец не был причиной ее наваждения.
— Очень хорошо, — продолжаете вы (видите, дорогой доктор, насколько я не нуждаюсь в вашем реальном обществе: вы поселились в моей голове в маленьком, прекрасно обставленном номере, и я могу посещать вас или запирать в свое удовольствие), — тогда мы можем сойтись на том, что неправа была эта вмешавшаяся особа, эта спиритка, убедившая вашу ослабленную мать в том, что ее врагом является ваш отец, ради неприкрытой выгоды, как материальной, так и, если я вас понимаю, и, и…
Тут вы конфузливо закашляетесь, попунцовеете и вцепитесь в латынь, дабы задрапировать свой неприкрытый греческий. Но опять же — нет. Я обязана Энн Монтегю, обязана очень многим, и не буду, не могу винить ее в вероломстве либо злодеянии по настоянию задиристого мужчины. Нет, я способна уравновесить невиновность моего отца и железную уверенность Энн в том, что он виновен. Моя память молчит о его преступлениях; я не сомневаюсь в том, что он мог быть преступником.
— Ну же, о женщина! Как вы можете быть равно уверены в том, что ваш отец вас не растлевал — и что он заслужил смерть за ваше растление? Что призраки вас не совращали — и что ваша мать заставала их за этим занятием? Объективная истинность события не зависит от того, верит ли пациент в его реальность, но вы не допускаете веры во что-то, вы верите лишь во все разом. Это что еще за игры?
Ваша пациентка расстроила вас, доктор. Она лежит у вас в ногах, как вы настаиваете, но не покоряется вашей воле. Она противится вашим благородным усилиям избавить ее от страданий. Она отравляет ваше растущее предвкушение успеха, однозначности, осуждения, развязки. Она неблагодарна. Она взбалмошна. Она играет со словами и предчувствует ваши ценные указания. Почему бы ей ради собственного блага не вести себя по вашему хотению? Вы бы впились в нее, настолько она раздражает вас своей сознательной двусмысленностью. Вы бы впились в нее своими руками и показали бы, кто тут прав. Утихомирьтесь, доктор!
Я всего лишь имею в виду, что, поскольку ничего из перечисленного я не помню — ни совращения, ни воздержанности, ни призраков, ни истерии, — возможно, не мое это дело — судить или принимать близко к сердцу. Возможно, жизни этих людей негоже использовать, дабы объяснить собственную на исходе лета; их яркий свет — не то средство, кое рассеет тени в моей душе. Эти происшествия — их собственность, не моя.
И вот вы вздыхаете, совсем как актриса, выламываете из лица очки, неистово их полируете и говорите:
— Хорошо же, давайте обсудим вашу виновность в этом деле, — неистовей обычного желая прикрепить к моей спине гипертрофированную совесть, кою самые успешные ваши клиенты носят до гробовой доски, эти располосованные хромые верблюды, коих вы именуете здоровыми. — Вы не помните, чтобы отец вас совращал, и при этом красноречиво домысливаете ощущения матери, совращаемой ее отцом. Вы припоминаете собственное свидетельство о некоем нападении на вашу юную персону и при этом не помните, чтобы называли обидчика. Вы помните, как поддерживали мать и ее выводы, спиритку и ее выводы, отца и его выводы. В таком случае вы, — и тут вы наконец понижаете свой карающий глас, водружая на его., место неубедительную интонацию научного исследования, — возможно, по справедливости или по ошибке, вы считаете себя ответственной за ряд событий; возможно, вы страдаете ныне от симптомов, вызванных наказанием, коему сами себя подвергли?
1922 год. Мир едва оправился от Великой войны. Египтология процветает. Говард Хартер находит гробницу Тутанхамона. По следу скандального британского исследователя Ральфа Трилипуша идет австралийский детектив, убежденный, что египтолог на исходе войны был повинен в двойном убийстве. Трилипуш, переводчик порнографических стихов апокрифического египетского царя Атум-хаду, ищет его усыпальницу в песках. Экспедиция упрямого одиночки по извилистым тропам исторических проекций стоит жизни и счастья многих людей. Но ни один из них так и не узнает правды.
1990 год, Восточная Европа, только что рухнула Берлинская стена. Остроумные бездельники, изгои, рисковые бизнесмены и неприкаянные интеллектуалы опасливо просачиваются в неизведанные дебри стран бывшего Восточного блока на ходу обрывая ошметки Железного занавеса, желая стать свидетелями нового Возрождения. Кто победил в Холодной войне? Кто выиграл битву идеологий? Что делать молодости среди изувеченных обломков сомнительной старины? История вечно больной отчаянной Венгрии переплетается с историей болезненно здоровой бодрой Америки, и дитя их союза — бесплодная пустота, «золотая молодежь» нового столетия, которая привычно подменяет иронию равнодушием.
1601 год. Королева Елизавета I умирает, не оставив наследника. Главный кандидат на престол — король Шотландии Яков VI, но есть одна проблема. Шпионы королевы — закаленные долгими религиозными войнами — опасаются, что Яков не тот, за кого себя выдает. Он утверждает, что верен протестантизму, но, возможно, втайне исповедует католицизм, и в таком случае сорок лет страданий будут напрасны, что грозит новым кровопролитием. Время уходит, а Лондон сталкивается с практически невозможным вопросом: как проверить, во что по-настоящему верит Яков? И тогда шпион королевы Джеффри Беллок находит способ, как проникнуть в душу будущего короля.
«Я боюсь, доктор. Я ужасно боюсь. Вы ничего не можете сделать для меня. Никто ничего не может».Эрван Данте-Леган живет среди галлюцинаций, среди воображаемых змей и реальных убийств. Новоявленный Данте спустился в Ад — и теперь дорога к свету заказана ему навсегда. Он существует в непреходящем ужасе. Фантазмы сводят его с ума, толкают на странные поступки и в итоге приводят в Корпус 38 — в психиатрическую клинику для тяжелобольных, где отчаявшийся Данте встречает свою спасительницу — психиатра Сюзанну Ломан, которой он может наконец доверить свои кошмары и освободиться.Однако почему реальные зверские убийства, что творятся по всей Европе, так напоминают галлюцинации Данте? Кто убивает юных девушек? В погоню за разгадкой устремляются трое: комиссар парижской префектуры полиции, Сюзанна Ломан и талантливый журналист, который выслеживал опасного маньяка многие годы.
XIX век на исходе. Нью-Йорк, уже ставший вселенским Вавилоном, потрясен чередой неслыханных доселе зверств. В городских трущобах убивают детей, и увечья, которые наносят им, от раза к разу все изощреннее. Исполняется некий кровавый ритуал, а полиция не способна решить эту жуткую загадку. Будущий президент США Теодор Рузвельт собирает группу специалистов, для которых криминальные расследования — дело такое же новое, как и для профессиональных детективов. Так на сиену выходят выдающийся психолог-алиенист Ласло Крайцлер, репортер уголовной хроники газеты «Таймс» Джон Скайлер Мур, первая» истории женщина-полицейский Сара Говард и детективы сержанты братья Айзексоны — сторонники нетрадиционных методов ведения следствия.
В блистательном продолжении мирового бестселлера «Алиенист» Калеб Карр вновь сводит вместе знакомых героев — Ласло Крайцлера и его друзей — и пускает их по следу преступника, зловещего, как сама тьма. Человека, для которого не осталось уже ничего святого.
Таинственной мумии – 33 века. У нее смяты ребра, сломаны руки, изрезаны ноги, а между бедер покоится мужской череп. Кто была эта загадочная женщина? Почему ее пытали? Что означают рисунки на ее гробе? И почему она так похожа на Нефертити?..Блистательный медицинский иллюстратор Кейт Маккиннон, в которой пробуждается «генетическая память», и рентгенолог Максвелл Кавано, египтологи-любители, вместе отправляются в далекое прошлое на «машине времени» современных технологий – чтобы распутать клубок интриг и пролить свет на загадку, что древнее самих пирамид.