Ангел Варенька - [25]

Вскоре, не выдержав комнатной экзотики, Кира ушла к родителям. Аркаша бросился за ней следом, но вернуться она не согласилась. Молодые надолго расстались, и лишь благодаря мне их удалось помирить. Под предлогом некоего мифического ЧП я порознь пригласил моих друзей в кафе, усадил за столик и нарисовал картину их безумных поступков. Вы идеальная пара, вы созданы друг для друга, рокотал я возвышенно. Вы чудо из чудес, вы ангелы-небожители, так зачем вам опускаться на грешную землю, унижаясь до мелких ссор и размолвок! Оставайтесь таким же чудом, такими же ангелами, дайте нам, смертным, любоваться вами, почтительно и благоговейно… Признаться, я немного фиглярствовал — от отчаянья, что снова теряю Киру, но они и ухом не повели. Аркаша и Кира попросту не слышали меня в ту минуту. Намыкавшись в разлуке, эти странные создания пожирали друг друга глазами, ожидая, когда их непрошеный миротворец исчезнет. И я исчез, унося с собой камень, тяжелевший в душе. Словно секундант, я возвращался с дуэли, где один блестяще победил, а другой блестяще погиб, и вся дуэль напоминала фейерверк, праздник, возвысивший и победителя и жертву. И только секундант остался тем же самым. Он не пал и не возвысился. Когда в богатом доме пир и все пьяны, нужна одна трезвая голова следить за тем, чтобы слуги не растащили дорогую посуду. Вот и я был так же трезв, секундант, скрупулезный арбитр…

Сергеевы помирились, но теперь уже не Кира жила на Сретенке, а Аркаша переехал к Кулаковым. Он решился на этот шаг лишь благодаря исключительным обстоятельствам: после несчастной разлуки ему доставляло трогательный восторг во всем соглашаться с Кирой. И вот сретенский домосед, сплетающий узоры своих фантазий из колебаний комнатного воздуха, вдруг оказался в шумном таборе кулаковской квартиры. Там не было старушки Анастасии Глебовны с ее сверхтактом и сверхделикатностью, и у Кулаковых толкался народ простецкий. Через проводников пассажирских поездов им с юга доставляли инжир и дыни, у них вечно гостили родственники, атаковавшие московские магазины, и Аркаша погибал… Даже собаки, лишенные привычной конуры, вскоре заболевают от тоски, так и Аркаша заболевал без Сретенки, без изразцовой печки, без шатких табуреток на выгнутых ножках и книжной полки с собранием сочинений веймарского олимпийца. Спасло его лишь то, что он внезапно улетел на конкурс — осенью, в конце сентябрьских дней.

VII

Аркашу встречала родина Жорж Санд и страна Шопена, а мы с Кирой провожали его в Москве. Битый час простояли мы на аэродроме, под серым дождиком, и Аркаша — я это заметил — мучительно переживал ситуацию, когда собеседникам нечего сказать друг другу. Кира тоже чувствовала себя неуверенно, теребя в руках чехольчик от зонтика, который я держал над ее головой, и всякий раз краснея за свое молчание, когда ненароком сталкивалась взглядом с Аркашей. Я же оставался спокоен, заботясь лишь о том, чтобы ровнее держать зонтик над Кирой. У Сергеевых мне теперь поклонялись как великодушному спасителю, вернувшему семейству мир и благополучие. Кира даже сказала, что хорошо было бы, если б я женился и мы дружили бы семьями. Я ответил, что, женившись, мне труднее будет стать ее вторым мужем, поэтому я подожду… Этот разговор происходил на аэродроме, пока Аркаша оформлял билет. Прекрасный разговор на фоне гигантов аэронавтики…

Вскоре один из гигантов взмыл в воздух, унося Аркашу завоевывать лавры. Мы с Кирой вновь оказались вдвоем. Когда это случается, я — такова уж моя собственная экзотика! — начинаю испытывать восторженную нежность к природе. Вот и теперь я вдруг обнаружил, что осень — лучшее время года, и, чтобы доказать это Кире, стал часто приглашать ее в лес. Мы забирались в лесную глушь, срезали опенки со старых пней, и опять повторялось несносное зрелище: Кира ждала мужа. Но я смирился. Я даже был партнером Кириных ожиданий и сам доблестно наводил разговор на Аркашу: мы, мол, сейчас идем, а он, должно быть… И мы шли, впереди буро темнели овраги, чугунно лиловели дубы, и весь лес был выстлан опавшими листьями, словно новым паркетом. Через тропинку вдалеке перебегали лоси. Поляны накрывал туман, похожий на пар от вскипевшего молока. Потом мы мерзли на станционной лавочке — электричка опаздывала. Накрапывал дождь, стуча по полой ручке грибной корзины, и пахло железнодорожным гравием, мокрыми шпалами…

Вечера мы коротали в кафе, и я познакомил Киру с джазистами — Васико, Гиви и Аркашей. Да, да, у нас в джазе тоже был Аркаша — он играл на саксофоне, и Кира пожала ему руку с жалкой растерянной улыбкой. Ей словно бы не хотелось знакомиться с другим Аркашей. Я же словно нарочно стал рассказывать, как замечательно этот Аркаша играет на своем инструменте (ему бы тоже выступать на конкурсах!), какой он веселый и бесшабашный — мы всегда избираем его тамадой. И действительно, второй Аркаша подсел к нам за столик, и Кира развеселилась, разрумянилась, глаза ее ожили, и тут мы закрыли кафе на спецобслуживание (народу все равно почти не было), созвали девчонок-официанток, вытащили на свет божий повара дядю Маврика, маленького крепкого человечка, похожего на японского коврового борца, и закатили пир — в честь Киры. Дядя Маврик в диковинных историях летописал для нас ночную жизнь Москвы, второй Аркаша, словно румынский скрипач, самозабвенно импровизировал для Киры, а я отвечал ему под сурдинку на контрабасе.