Ангел в камуфляже - [19]

Ломать голову в выборе места не пришлось. Оно высветилось в голове само, как фотографию кто показал, — сквер на Астраханской, неподалеку от детского парка. Район деловой, в это время дня гуляющих там немного, одни прохожие, а значит, равнодушно спешащие люди.

— Куда мы едем? — Серега легко поднял веки, но очень трудно — голову и попытался оглядеться.

— Почти на месте! — ответила совсем нелюбезно.

Он кивнул, ударив подбородком о грудь так, что лязгнули зубы.

— Убивать будешь? — спросил неповоротливым языком. — Смотри, ты обещала.

Нет, не встречала я еще в людях такого равнодушия к собственной участи.

— Живи, Серега, на тот свет успеешь.

— Что!

Какая-то злая, безумная магия зажгла сейчас в этих глазах такую нечеловеческую ярость, что, казалось, прикурить можно от этого взгляда. Он сделал непонятное, лишенное всякой координации движение. Может, хотел поправить тело, боком полулежащее на сиденье, может, кинуться на меня хотел, но сил у него не было.

— Тогда я убью тебя, когда поправлюсь.

Речь его понять было трудно, но можно, потому что он очень старался говорить яснее.

— И всех, кто живет в этой сволочной квартирке, где ты меня урыла. Гад буду!

Я поверила ему — сделает. Есть не будет, мыться, как по обету, пока не совершит все обещанное. Между позором предательства, совершенного им в квартире Синицыных, и смертью он выбирает последнее.

— Ладно, — ответила, — будь по-твоему.

И он сразу обмяк, успокоился.

Господи, пусть это убийство зачтется мне как акт самообороны и обороны моих клиентов!

Сквер — вот он, но уж больно место неприглядное. Все, что я могу сейчас для Сереги сделать, — выбрать местечко позеленее и почище. Пересекла сквер по проезду, развернулась в другую сторону, не спеша покатила по направлению к городскому парку, туда, где сегодняшним утром на дубовой аллее слушала лекцию господина Шадова.

— Ну, скоро? Ты обещала!

Томиться начал Серега. Неужели действие препарата проходит? Быстро! Да и чего тянуть?

Вот мы и на месте.

Прижав машину к бордюру, я остановилась на обочине. Покурить бы! Чего-нибудь с ментолом.

Пока накладывала жгут и набирала в шприц наркотик, представляла синий, ароматный дымок, слоящийся в атмосфере салона, отвлекалась. Не стала скачивать через иглу воздух, ввела вместе с ним, подарила бывшему «афганцу» и настоящему убийце легкую смерть. Он и внимания не обратил, не оторвал затылка от подголовника, не открыл глаз.

Выбросила в окно иглу и затолкала шприц, предварительно аккуратненько протертый платочком, в пенал, а пенал, с теми же мерами предосторожности, — в карман его адидасовских штанов, борясь при этом со своим, с бабским, изо всех сил давя горловой спазм и призывая к себе злое равнодушие.

Восстановить равновесие помог газовый пистолет, вернее, необходимость переложить его в свою сумку.

Ноги Серегу не держали, и дотащить его до лавочки стоило трудов и пота. Сгрузила на крашеные доски с облегчением, избавилась, как от мешка, набитого чем-то непотребным. Сланцы свои он потерял по дороге, и пришлось за ними вернуться, бросить их к нему на колени.

— Прощай! — проговорила тихо, настороженно поглядывая по сторонам — не нанес бы черт милиции!

Голова его поднялась, мотаясь из стороны в сторону, а глаза заметно косили.

Развернувшись и проезжая мимо него, увидела, как он старается умоститься поудобнее, закинуть ногу на ногу, пристроить голову на спинку.

«Да!» — крикнула мне черная надпись на его желтой майке.

— Да, — сказала я уже сама себе. — Так надо было, Танька. Или боишься, что совесть тебя замучит? А ты не бойся. Терпи и думай, что он еще натворить мог, если бы ты пожалела его по бабьей своей слабости. Терпи. Это ведь твоя совесть, кого же ей еще мучить-то, как не тебя!

Бросив машину в центре, — найдет ее Борис, если потрудится, — я пошла домой, чувствуя себя разбитой физически и морально. Бессонная ночь, напряженный день, волнения. Шадову и Наташе я позвоню еще, а до остальных мне сегодня дела нет. Пусть соображают, что у них с чем не сошлось, и ищут причины. Пусть дергаются, черт их возьми, или, еще лучше — вешаются сразу, потому что скоро я возьмусь за них, засучив рукава, и поступать буду так, как они этого заслуживают, — безжалостно!

Неподалеку от дома, на улочке, выходящей к площади и бывшему кинотеатру, меня окликнули.

— Танюха! — прозвучало игриво и очень несообразно моему настроению. — Привет!

На ступеньках, возле распахнутой настежь по случаю жары двери старого двухэтажного дома, под вздуваемым пузырем старым тюлем, вывешенным в дверях для защиты от мух, сидят четверо. В тапочках на босу ногу, синих марлевых штанах и майках, застиранных до белизны. Вечер встречают. Пятый, спиной ко мне, в рубашке навыпуск, седой, с красной морщинистой шеей. Он и поздоровался.

— Привет! — отвечаю и прохожу мимо, не узнавая. Мало ли кто со мной в центре поздороваться может!

— Я сейчас, Челентаны!

Слышу догоняющие меня быстрые шаги, поворачиваюсь.

— Танюха что-то мимо чешет! И платье рваное, не иначе, думаю, стряслось чего, значит, надо подойти, спросить, может, помочь надо, разобраться с кем?

Аякс. Старый мой знакомый, почти приятель. Почти бомж, но с собственным полуподвальным уголком. Без пенсии, работы и желания ее искать. Неунывающий бездельник, существующий чем бог пошлет на сегодняшний день.