Ангел страха. Сборник рассказов - [4]

Вдали прозвучал мелодичный женский голос.

— А-у-у! Владимир Васильевич, а-у-у!

— О-о-о… — ответило сдавленное эхо мужского грубого голоса.

Иван Григорьевич удивленно поднял голову и прислушался.

Между тем Володя прошел, никого не встретив, через все огороды и дальше, до самых оврагов, и уже повернул было назад. Он думал, что девушка не придет, и ему стало досадно.

— Жалеет барсука или сама боится? — подумал он вслух и расстегнул рубаху-косоворотку: ему было жарко и душно.

Он видел, как ночь надвигается из-за парка вместе с чуть ощутимым прохладным ветерком. Казалось, сюда же поворачивались на тонких стебельках и чуть дрожащие листики на макушках ольховой и осиновой заросли. И звезды как будто двигались сюда же вместе с тихо вращающимся небосводом.

— Как жизнь хороша! — прошептал он в порыве стихийного восторга и вдруг почувствовал совершенно определенно, что вместе с этою ночью придет и она, эта странная узкоглазая дикарка, и даже вздрогнул от сладостного ощущения этой уверенности.

Полный всепобеждающей истомы, он тихо опустился в траву и начал безотчетно ждать.

Вдруг он почувствовал как бы легкое дуновение в лицо. Он приподнялся и посмотрел вдаль. Над травой, точно бесплотное видение, пронизанная лучами погасающей зари, прямо на него двигалась чья-то белая тень.

— А-у-у! Владимир Васильевич, ау-у! — донеслось до него.

— Сюда-а! — отозвался он и сейчас же вполголоса добавил: — Тише! Не кричи так!

Она медленно направилась в его сторону.

Огородник Горбов, высокий, подавленный собственною вышиною мужчина, смуглый, черноволосый, с добродушной улыбкой себе в бороду, стоял возле террасы и говорил:

— Обижает нас барсук: морковь и свеклу ворует… Только, правду сказать, немного ленив он, надо так сказать, Владимир Васильевич. В овсы было повадился по вечерам ходить… Чистая беда: заляжет на всю ночь и сосет. Много у Чебуринских ребят овсов перемял…

— Они бы его истребили, — сказал Володя.

— Кто же его знает, Владимир Васильевич… Не желают.

— А ты бы сам пристрелил.

— Мне он, надо, правду так сказать, Владимир Васильевич, не мешает: ленивый какой-то задался барсук… Опять же из ружья когда попугаешь, собак на ночь привязываю… Пущай его!

Он добродушно махнул рукою.

— Странно, чего ж мужики смотрят?

— А кто ж его знает, Владимир Васильевич… Жалеют видно: она тихая животная, безвредная…

— Нечего сказать, безвредная: овсы портит.

— Против этого ничего не могу сказать: немного обижает барсук… Поговаривали тут мужики, больше из молодых ребят. Что-то не слыхать теперь: видно ни на чем решили.

Он плутовато ухмыльнулся.

— Старики заступаются…. Прежде этого зверя много было в окружности. Лоси были, лисы тоже… Теперь ничего нет… Один барсук единственный: лестно!.. Волк еще зимою заходит: летошнюю зиму Лаврентий двоих повалил… Уважают они барсука. Медленный из себя зверь: выйдет — осматривается; ежели, примерно, упражняться — в кусты отходит: опрятный из себя зверь… Старики все про них рассказывают: мы сами, конечно, по слуху… Живет будто в одиночестве, ровно скимник: никуда не показывается… Так что, можно сказать, и есть он и нет его: как вам будет то есть угодно.

— Да кто его видал?

— Кто его видал-то? А кто ж его знает… В оврагах видали: вроде поросенка трюкает… Александра сказывает, видала: так в норе и живет. Их по осени с собаками таксами выкапывают: привяжут собакам таксам бубенчики и пускают в нору во все выходы, — по бубенчикам, да еще по визгу и копают….

— Послушайте, Горбов, — спросила Раиса Васильевна, — я слыхала, что Саша — невеста. Правда это?

— По осени думаю выдать. Мещанин тут один из слободы посватался. Овощная у них.

— Как вы рано ее выдаете! Сколько ей?

— Вот шишнадцать минет. Что за рано? Вы знаете, какой теперь народ? Развратный. На весь век несчастной сделают. Мы люди несостоятельные: кто захочет, тот и злоупотребляет. А какой у девчонки разум? Насмотрелись мы на разные примеры. Удивительно, какой развратный народ сделался!

— Своей охотой Саша-то идет?

— Как сказать? Этого, надо правду говорить, нет. Своя-то охота вон куда заводит!

— Жаль.

— Ничего, не жалейте. Этак-то крепче. По крайности, к своему месту приткнется… Девушка, что ветер. Опять же мать у ней померла.

Он постоял, помолчал и потом начал прощаться.

— Прощенья просим, Раиса Васильевна.

— Прощайте, Горбов.

Он повернулся и пошел. Володя глядел ему вслед. Он видел, как Горбов пересек дорогу, медленно, точно что- то обдумывая, как он потом шагнул через канаву и внимательно осмотрелся по сторонам.

«Барсук!» — подумалось Володе.

Удивительно скоро промчался конец летних каникул.

Как-то Иван Григорьевич спросил Володю за обедом:

— Что же, выследили вы барсука? Я заметил, вы каждый вечер туда ходите и все с ружьем.

Володя посмотрел на говорившего в упор: что у него за манера всюду совать свой нос?

— Черт его подкараулит! — проворчал он вместо прямого ответа.

— Ах, Володя! — сказала Раиса Васильевна и укоризненно показала глазами в сторону детей.

— По-моему, этот барсук — просто легенда, — прибавила она. — Я не верю в его существование.

— Ну, положим, нет! — авторитетно заметил Володя. — По всем признакам это — действительно, барсук, только подкараулить его не так-то легко. Во-первых, для этого требуется лунная ночь, хотя, впрочем, не слишком светлая, во-вторых, часто приходится прождать несколько ночей, не смыкая глаз, прежде чем его благородие осмелится высунуть нос: в-третьих, дня этой цели делаются особые охотничьи приспособления: засада на деревьях и т. п. Рано или поздно, я его, конечно, подстрелю.