Ангел Рейха - [143]

Первым заговорил министр пропаганды. У меня возникло странное впечатление, что он ожил по знаку руки Гитлера.

Поскольку неизвестно, когда именно русские прорвутся в бункер, сказал он, данное собрание созвано для того, чтобы нам не пришлось полагаться на волю случая. Заключительный акт нельзя откладывать до последней минуты, когда уже станет слишком поздно.

Он помолчал.

– «Слишком поздно» в том смысле, что…

Казалось, будто чрезмерная разборчивость в выражениях помешала министру закончить фразу.

В тишине раздался раздраженный голос Гитлера:

– Слишком поздно, чтобы наши тела сгорели.

Я быстро огляделась вокруг. Все казались совершенно спокойными.

Человек с блокнотом перегнулся через стол и прошептал что-то Гитлеру на ухо.

– Борман напоминает мне, что нам понадобится гораздо больше бензина, чем есть в бункере, – сказал Гитлер. – Сколько нам понадобится, Борман?

Борман заглянул в блокнот.

– С прибытием фельдмаршала фон Грейма и капитана авиации, думаю, примерно тысяча двести литров.

– Полагаю, столько можно достать. Пожалуйста, Борман, отметьте у себя: приказать солдатам СС принести бензина. Нельзя откладывать дело до последней минуты, а потом все испортить.

Я пристально смотрела на генерала. Он быстро скосил глаза в мою сторону, но не встретился со мной взглядом.

Борман принялся писать в блокноте, а министр пропаганды продолжил:

– Наш вождь и фройляйн Браун, разумеется, покончат с собой первыми. Их тела будут сожжены солдатами СС в саду Канцелярии, в нашем с Борманом присутствии. Возможно, кто-то из вас тоже пожелает присутствовать. Этот акт послужит сигналом к нашим, менее значительным жертвоприношениям.

Гитлер положил ладонь на шкатулку:

– У меня здесь хватит цианида на всех.

Собака протяжно зевнула и щелкнула зубами во сне.

– Теоретически, – сказал министр пропаганды, – наши тела должны быть сожжены солдатами СС, охраняющими бункер, но в данных обстоятельствах трудно сказать, останется ли к тому времени достаточно людей, чтобы выполнить работу до конца.

– Нужно отдать приказ солдатам, – сказал Гитлер.

– Все зависит от того, успеем ли мы своевременно доставить сюда достаточное количество бензина, – сказал Борман.

– В таком случае необходимо заняться этим немедленно, – сказал министр.

– Совершенно верно, – сказал Борман, а потом с минуту ничего не происходило. Я поняла, что Борман ждет, когда министр пропаганды пойдет отдавать приказ, а министр пропаганды ждет, когда Борман пойдет отдавать приказ.

Гитлер провел рукой по глазам и сказал страшно усталым голосом:

– Позаботьтесь об этом, Шауб.

Один из адъютантов встал и вышел из комнаты.

– Как медик, – заговорил Штумпфеггер, нарушив тяжелое молчание, – я должен заметить, что полностью сжечь человеческое тело довольно трудно. Сжечь более двадцати тел, при обычной температуре пламени, чрезвычайно сложно, и я думаю, нам следует смириться с…

– Надо найти способ, – отрезал Гитлер, пресекая дальнейшее обсуждение вопроса. – Я не могу думать обо всем сразу. Вот вы и найдете способ.

Он вынул из кармана маленький медный ключик и вставил в медный замок шкатулки.

Казалось, все звуки за стенами комнаты стихли, когда он откинул деревянную крышку: несмотря на непрерывный грохот артиллерийских орудий, молено было расслышать скрип петель. Глаза Гитлера расширились при виде содержимого шкатулки, а нервно прыгающие руки перестали трястись, когда он поставил ящичек к себе на колени. Я мельком увидела кусочек потертого синего атласа – примерно таким же была обита изнутри шкатулка, в которой отец хранил свои хирургические инструменты.

Гитлер поднял голову, и я вдруг увидела, как сильно он состарился. Но глаза у него не состарились. Они сияли.

Один за другим мы начали подходить за ядом. Он дал мне прозрачный стеклянный пузырек размером с ноготь – холодный как ледышка. Я заглянула в шкатулку, где лежали в ряд пузырьки, и у меня закружилась голова.

Утром я пошла поговорить с генералом. Я почти не спала ночью.

Он сидел в постели, откинувшись на подушки. При моем появлении он повернул голову и улыбнулся странной улыбкой, печальной и любезной, которой я никогда прежде не видела и которая мне не понравилась.

– Вы знали, что здесь замышляется?

– Замышляется?

– Массовое самоубийство. Команды эсэсовцев для сжигания трупов. Необходимость раздобыть достаточное количество бензина.

– Какая разница, знал я или нет?

– Если знали, вы могли сказать мне.

– Вам любой мог сказать, коли на то пошло.

Наступило молчание. Я вдруг поняла, что мне страшно холодно. Обхватила себя руками, стараясь унять дрожь.

– Вы согласны с этим?

– Конечно.

– Вы примете яд?

– С радостью, за Германию.

Взгляд его голубых глаз остановился на мне. Горящий и мечтательный.

– За Германию, – повторила я. Потом, пытаясь преодолеть силу, против моей воли удерживающую меня здесь, произнесла: – Какую пользу это принесет Германии?

– Он станет путеводной звездой для грядущих поколений, – сказал он. – Акт самопожертвования. Погребенный в веках, словно алмаз…

– Алмазы не погребают, а добывают.

Я прислушалась к глухим разрывам снарядов.

– Вы действительно верите, что все люди, взявшие сегодня ночью пузырек с ядом, отравятся?