Ангел пустыни - [9]

Олег Георгиевич отвернул манжетку свежей розоватой рубашки, взглянул на сверкающий хрустальным стеклом циферблат «Ориента», и его худощавое лицо с тонкими губами и породистым римским носом приняло строгое, официальное выражение, приличествующее руководителю отдела солидного учреждения. Он открыл папку с бумагами и стал сосредоточенно их просматривать, не выпуская красный карандаш из рук. Но сейчас он держал его по-другому: важно, даже торжественно, словно это был некий жезл, скипетр, символ высшей начальственной власти. Машинописные страницы запестрели подчеркиваниями, вопросительными, восклицательными и прочими знаками. Воронков считал себя тонким стилистом и даже пробовал свои силы на литературном поприще.

В кабинет, предварительно постучав, вошел немолодой лысоватый человек в мешковатом пиджаке с синими сатиновыми нарукавниками, столь милыми сердцу служилого люда много лет назад, ныне они воспринимаются как смешной анахронизм. Воронков сдержанно ответил на приветствие, скользнул глазами по его нарукавникам и снисходительно улыбнулся:

— Никифор Максимович, ну разве так можно… — Он полистал папку. — Я же убедительно просил вас: ничего лишнего, только суть. Краткость — сестра таланта, как говорили классики.

Мужчина в сатиновых нарукавниках с тоской воззрился на испещренные красным карандашом страницы и пробормотал:

— На то они и классики. Куда уж нам… Не понимаю, Олег Георгиевич, не первый год составляю докладные, и ничего, проходило.

— Раньше, может, и проходило, а теперь не пройдет. И не обижайтесь, ради бога уважаемый Никифор Максимович. Это же в наших общих интересах. Сами знаете, куда бумага идет. — Воронков показал куда-то вверх, под самый потолок. — Надо, чтобы комар носа не подточил. Возьмите, пожалуйста, и посидите еще. Но чтобы к обеду было готово, — жестко закончил Воронков. Да и цифры заодно еще раз проверьте. Ошибки нам не прощаются. Мы — как саперы, ошибаемся только один раз.

Неизвестно, сколько бы еще строгий начальник распекал подчиненного, если бы не телефонный звонок. Едва взяв трубку, он прикрыл ее ладонью и мягко, почти ласково сказал переминавшемуся с ноги на ногу сотруднику:

— У меня пока все…

Воронков продолжил разговор только после того, как дверь за Никифором Максимовичем плотно закрылась. Оглянувшись, как бы желая удостовериться, что в кабинете никого нет, он, по-прежнему прикрывая ладонью трубку, тихо спросил:

— Есть новости? Говори быстрее, некогда… Ладно, вечерком буду, — он осторожно положил трубку на рычаг и стал разбирать бумаги, в изобилии разбросанные на столе.

Началась обычная и привычная круговерть: телефонные звонки, бумаги, посетители, вызовы к руководству и многое другое, из чего складывается рабочий день начальника отдела республиканского учреждения.

В конце дня заглянула Наташа, нарядная, оживленная, в новом ярком платье. Она подошла совсем близко к его столу, прощебетала:

— Подумать только, Олежек, со вчерашнего дня не виделись. Целую вечность. — Она вздохнула и влюбленно заглянула ему в глаза. — Не дождусь конца работы. Сегодня — как всегда?

— Сегодня, к сожалению, не получится, — озабоченно произнес Воронков, — не могу, дорогая. — Он вспомнил о букетике подснежников и добавил: — За цветы — спасибо. Но, пожалуйста, больше не надо. Заметит кто-нибудь… Сама понимаешь…

Молодая женщина обиженно поджала свежеподкрашенные губы, отвернулась к окну, туда, где стоял букетик подснежников, и прошептала:

— Хорошо, милый, больше не буду. И вообще мы можем совсем не встречаться.

— Я в самом деле сегодня вечером очень занят, неужели ты не можешь понять, — повторил Воронков. — Дела у меня важные. Завтра встретимся.

Наташа Морозова появилась в их учреждении сравнительно недавно. Все началось с того, что после работы они случайно оказались рядом на улице. Выяснилось, что им по пути домой. Стоял тихий теплый вечер ранней осени, они шли не торопясь, болтая о том, о сем. Наташа то и дело кокетливо смеялась каким-то особенным, обещающим смехом и явно стремилась ему понравиться. Выяснилось, что у них много общего. Больше всего в жизни, по словам Наташи, она любила искусство, но, как вскоре убедился Олег Георгиевич, ее познания в основном ограничивались слухами, в изобилии витающими вокруг известных имен. Однако это не помешало ему увлечься молодой привлекательной женщиной. Наташа мало походила на обремененных семейными заботами и не слишком следящими за модой и своей внешностью учрежденческих дам. Была в ней какая-то легкость, даже артистичность, и требовала она так мало — только любви.

Со временем, однако, этот роман начал причинять некоторые неудобства и даже тяготить Воронкова. И Наташа, конечно же, своим женским чутьем это безошибочно понимала. Когда обиженная его отказом Наташа, оставляя нежный аромат французских духов, покинула кабинет, он взглянул на часы и торопливо сбежал по лестнице с третьего этажа. Новенький «Жигуль» цвета «коррида» стоял во дворе, дожидаясь своего хозяина. Воронков протер ветровое стекло, убедился, что бак почти полон, и озабоченно взглянул на сумрачное, в низких тучах небо. Могло показаться, что он готовится к дальнему путешествию, хотя путь предстоял сравнительно короткий. Воронков был человеком предусмотрительным и не любил дорожных сюрпризов.