Ангел-пророк - [67]

— Понимаю, — даже близко не планируя обижаться и что-то доказывать, соглашался Ангел. — В меня весьма сложно поверить, пока не приведу веские доказательства. А потому меня в данную секунду абсолютно твой скептицизм не волнует. Твой интеллект даже предполагает отторжение подобных заявлений. И меня вполне устраивает и радует эти отторжения. Они скоро исчезнут, чего я гарантирую.

— А ты вот прямо сейчас хочешь доказать свою искренность на первом встречном собеседнике некими общими фразами, заманив предварительно такими общепринятыми, но кошмарно приятными общечеловеческими характеристиками. Как человечность, жалость и сострадание? Если ты наградишь этими эпитетами некоего отморозка или маньяка, то он их с превеликим удовольствием воспримет на свой счет и еще станет кичиться, оправдывая свои некие погрешности, свершенные по недомыслию или в умопомрачительном состояние. Аффектом называется, — весело похихикал Антон, почему-то уже принимая своего собеседника за слегка шизанутого или блаженного, любящего пофилософствовать с первым попавшимся оппонентом. А почему бы и не поговорить, когда любой подвыпивший уважает обычное общение с похвалой и возвеличивании твоей личной персоной. Дождись от кого-либо таких дифирамб.

— Но в твоей жизни абсолютно не просматривается таких гнусных эпизодов, которые бы приходилось оправдывать перед обществом, или даже перед самим собой. Я не принимаю во внимание кражу варенья из буфета или яблок в соседнем саду, — не спрашивал, а констатировал, как факт Ангел, словно ему весьма с большими подробности ведома вся подноготная Антона. — Потому я и избрал с самого твоего рождения тебя в свои собеседники и причислил к своим любимчикам.

— С самого моего рождения. А где же это ты находился в тот самый момент моего рождения? Ты-то со своей молодостью, откуда можешь быть знакомым с моим детством и юностью? — уже иронизировал и даже слегка возмущался чрезмерной наглостью собеседника Антон. У самого борода совершенно недавно выросла, а старика премудростями жизни собрался учить. — Самому-то максимум 35–37 лет. Не больше. Поди, сам успел нагрешить, вот и хочется исповедаться!

— Нет, — все в том же тоне и совершенно спокойно реагируя на выпады Антона, отвечал Ангел. — Ты вправе ошибаться по моей персоне, а потому хочется просто без конфликтов и амбиций расшифровать некие аспекты моего существования. Я не старик, и, если ты понял, то даже не старался на том акцентировать. Просто прожил на этой планете гораздо больше твоего. Другое дело, что об этом помнить и знать я могу лишь до тех границ, пока мои подопечные живы. Однако вместе с их смертью я немного молодею до того возраста, в котором пребывает самый старейший. И хоть не являюсь акушером, но тебя воспринял и вручил твой личный код, обозначающий и отвечающий за твое личное "Я". Будем воспринимать меня, как крестного отца.

— Согласен и не собираюсь отрицать. Только вот насчет моей личной добродетели, так имеются твои оговорки, — внезапно вспомнил Антон свой главный аргумент, легко и свободно разоблачающий этого лжеангела. — А как ты расцениваешь мои боевые подвиги в Афганистане? Ведь палил я из своих ракет, фамилий и социальной принадлежности у жертв, не спрашивая. А когда в Чаршанге из своего личного табельного оружия пристрелил одного урода? У него ведь заклинило автомат, он передо мной оказался безоружным. Почему-то твоего соучастия я тогда не обнаружил. Мог бы подсказать, поправить или просто как-то изменить эту ситуацию. Но ты позволял мне творить убийства и расправы, когда, как оказалось позже, война была преступной. Не звали нас в эту страну, и не требовалось для чьего-то блага убивать.

— Да, заклинил автомат, верно, ты вспомнил этот эпизод. Только ведь как-то странно и неясно он внезапно прекратил подчиняться ему, врагу твоему, что желал совершенно незаконно лишить тебя жизни, — позволил наконец-то и свои эмоции показать своему собеседнику Ангел, весело и дружелюбно хмыкнув, словно перед ним сидел не старик 63 лет, а спорящий и пытающийся доказать свою невиновность мальчишка. — Вы ведь сами со своими товарищами потом долго удивлялись и пытались понять причину этого заклинивания. Странно и неясно, что автомат, не знающий отказов ни при каких обстоятельствах, внезапно взбунтовался и не желал прерывать твое существование. А вот с какой это такой стати та ракета, выпущенная вслед твоему вертолету неким душманом взорвалась, не долетев до тебя каких-то двести метров! Сама, заметь, взяла и…бух. Да, ты воевал, но выполнение своего воинского долга перед отчизной — качество, свойственное человеку с большой буквы и достойное уважению. Не захотел прятаться за спины товарищей, не отказывался, хотя и были возможности остаться в полку глубоко в стране. Да ладно, эти моменты не столь значительны и не раскрывают моих карт. Я хочу сейчас поведать многие эпизоды твоих биографических моментов, о которых кроме тебя, ну, и меня, как само собой разумеющееся, никто иной и знать не мог. Помнишь ведь тот день, когда внезапно и неясно колесо у трамвая заклинило? По-моему, ты слишком торопился на свидание к Зинаиде Усиковой? Хочется заметить, как сам помнишь, судьбоносное и завершающее ваши отношения, на котором ты решился наконец-то признаться и попросить ее стать твоей женой. А тут такие пустяковые проблемы с трамвайным колесом. Ведь все плясали и кружились вокруг него, ничего не понимая, что же могло произойти с этим куском металла? Да абсолютно ничего. Я знал, что она не является твоим выбором на всю жизнь и на счастливое бракосочетание. И вот на следующий день ты, совершенно не планируя эту поездку за город, вдруг оказался в этом районе. Ты ведь и до сих пор не можешь понять, зачем садился в этот автобус и ехал до конечной остановки. Не было у тебя ни причин, ни поводов ехать в чужой и совершенно незнакомый район. А поехал лишь потому, что там, в бедственное положение попала Елена, твоя будущая жена. Нет, никакой драки не произошло, поскольку буяны, внезапно увидав тебя, почему-то до ужаса в глазах испугались и бросились наутек.