Ангел Паскуале - [47]

Собор парил над землей, его громадный, крытый золотом купол сиял в направленном свете, белые мраморные стены были затянуты полотнами, на которых, с легкой руки механика, колыхались и трепетали воздушные картины. Белая башня колокольни тоже была подсвечена, и апостольский колокол торжественно отбивал десять раз.

Паскуале поддерживал Никколо, и они медленно пробирались сквозь народ.

— Кто они? — спросил Паскуале и понял, что задыхается так же, как и Никколо.

— Я бы предположил, что это люди Джустиниани. Если доктор Преториус слышал о нашем визите на виллу, тогда Джустиниани слышал и подавно. Он охотится на нас из-за того, что мы знаем, или из-за того, что, как ему кажется, мы знаем.

— У нас та картинка.

— Которую он, как он считает, уничтожил. Скорее, Джустиниани подозревает, что мы — свидетели смерти Джованни Франческо.

— Или даже его сообщники.

— Отлично, Паскуале.

— Что же, теперь они наверняка знают, кто мы, потому что я выронил нож, а на клинке мое имя. По крайней мере, я больше не вижу того, на ходулях.

— Нам придется немало походить этой ночью, — сказал Никколо. — Проклятая толпа. Лучше бы дураки сидели по домам.

— Нехорошо так говорить о тех, кто невольно спас нас. Пусть уж все граждане Флоренции бодрствуют сегодня, по крайней мере тогда мы будем в безопасности.

— Это займет не одну ночь, — угрюмо заметил Никколо.

— Тогда я останусь с вами. Я все равно уже узнан. Хотя хотелось бы знать, куда мы пойдем.

— Каковы бы ни были твои мотивы, я рад помощи, Паскуале. Черт побери толпу! А идем мы, если нам удастся, в Палаццо делла Синьория, поскольку именно там Рафаэль обедает этим вечером с Папой и первыми лицами города. Мы должны рассказать ему о том, что произошло.

На площади Синьории толпа была не меньше. Народ занял длинный настил перед дворцом, на котором приветствовали Папу, и пировал, как пируют марокканские пираты, захватив богатый купеческий корабль. Толпы студентов университета слонялись повсюду, выкрикивая песни на своих родных языках. Из-за космического яйца Великого Механика сцепились пруссаки и французы. Последние хотели, кажется, развалить механизм, напоминающий о великой правде, открытой каноником Коперником, а пруссаки защищали честь национального героя. «Она все-таки вертится!» — кричали они, дразня французов. Под всем этим двигались танцоры, окружившие великолепную статую Давида работы Микеланджело. Золоченые волосы статуи сверкали в огнях факелов, которыми жонглировали артисты.

Механики тоже участвовали в праздновании. Огромные фигуры, сотканные из света, кружились по стене, так тщательно раскрашенной Паскуале и Россо. Неужели это было только вчеpa? Механик Беноццо Берни возился со своим световым механизмом, он бодро приветствовал Паскуале. Большие ацетиленовые лампы в его конструкции шипели и ревели, их свет проходил сквозь отверстия во вращающихся колесах из крашеного рога, а большие линзы из толстого вздутого стекла отбрасывали сильно увеличенные меняющиеся картины на расписанную стену. В свете, отраженном краями линз, тень Берни двигалась по булыжникам, сильно опережая его, когда он пошел навстречу Паскуале и Никколо. Механик снял свою накидку с множеством карманов и потел в холщовой рубахе от жара, исходящего от больших ламп. Улыбаясь, словно безумец, он похлопал Паскуале по спине и развернул его, чтобы обвести лампы широким жестом.

— Теперь видишь! — восторженно воскликнул он. — Движущийся свет рисует собственные картины. Что скажешь, художник?

— Возможно, я недостаточно искушен, синьор, но я не вижу картин, только какие-то тени вроде тех, которые отбрасывает на стену пламя свечи.

— В этом-то и дело! Световые узоры действуют прямо на глаз, обманывают его, заставляя видеть картины. Это же новый образ мышления! Чудо состоит в том, что на тебя воздействует машина.

— Это, конечно, чудо, но, наверное, мысли машины слишком сложны для меня.

«Может, Пьеро ди Козимо и оценил бы это световое представление, — подумал Паскуале, — а мне кажется, это слишком дорогостоящий способ воспроизводить случайные картинки, подсмотренные у природы».

Берни засмеялся:

— Пока пусть все остается как есть, но увидишь, что будет потом. Мы стоим на пороге новой эры. Занавес только начал подниматься, мы пока лишь краешком глаза видим, что скрывается за ним, и это нечто такое яркое, что мы едва верим собственным глазам. Но скоро мы научимся управлять этими видениями. Машины диктуют новые способы создания предметов, управления предметами, а теперь и видения предметов. Движение вперед неизбежно.

— Кажется, места художнику уже нет, — сказал Паскуале. Его усталому разуму Берни казался каким-то дьяволом, полным неукротимой энергии, радующимся переменам ради самих перемен.

Берни утер пот со лба выцветшей красной тряпкой.

— Эпоха изобразительного искусства миновала. Появится новый сорт художников, пишущих прямо светом, воспроизводящих движущиеся образы, которые будут отражаться на экране глаза. Мой кинетоскоп рисует образы, которые истолковывает глаз, а есть еще чудо живых картин Великого Механика, воспроизведенных его ипсеорамой! Этой ночью он напишет светом копию самого Папы. Так что тебе придется согласиться: эпоха интерпретаций и утомительного символизма осталась в прошлом!