Ангел гибели - [42]

Только надо ли было ехать? Не делает ли он сейчас глупость, редкую глупость? Может, время вывихнуло сустав, когда затирала Асмодеиха косметикой привычных ритуалов следы своей активной деятельности, кто знает? Может, лучше все-таки не торопиться пока, а обдумать, что за новый шанс непрошенно дает судьба?

Да, надо бы подумать, уж слишком все просто. Минус двадцать лет и плюс сорок, и плюс еще полтора года, и еще три месяца, и две недели, и два дня, и сколько-то там часов. Какая разница, сколько часов — часом раньше, часом позже, так легко запутаться в часовых поясах и в связи с переходом на летнее время.

Все изумительно просто. Легко слушается руль, слишком легко, а вот если в другую сторону? Чуть-чуть, тут как раз поворот. Слишком легко все было, пожалуй, а в другую — нет, не слушается. «В тусклую ситуацию попал ты, друг Леха!» — подумал он о себе спокойно и отстраненно. Это часто помогало в трудные моменты, но сейчас не помогло. Мало что могло помочь ему сейчас, когда автомобиль, проломив ограждение, рванулся прямо в далекое небо, презрев волю человека, желавшего оставить его на земле. Автомобили — не птицы, им не дано летать. И вообще, нехорошо ломать ограждения, уж, наверное, люди, которые их строили, о чем-то думали, знали, что делали. Не считать же себя умнее их?

Вот и все.

Удар.

Финиш.

Мохнатым мышонком покатилась по пыли кровавая капля. Выросла, оскалила щербатый рот, встала на задние, длинные, как у паука, конечности. Посмотрела круглым глазом.

Двигались, приплясывали, стояли, застыв неподвижно, макроцефалы и микроцефалы, ластоногие и ласторукие, безволосые и волосатые. Демонстрировали различные оттенки кожи — пятнистой, бугристой, паршой и сыпью богато изукрашенной.

Монстры на коротких и толстых, как колонны, ногах, подвели двухголового.

— Мы рады приветствовать вас в нашей среде, — сказал двухголовый двумя ртами сразу. — Мы лично видим в этом проявление высшей справедливости.

— Нет, это не справедливо, — возразил Мисюра, без ужаса, хоть и с некоторым отвращением глядя на окружающие его квазичеловеческие лица. — Должен быть суд, и пусть рассудят, измерят на чашах весов, что перетянет: двадцать лет ошибок и заблуждений или четыре десятилетия на службе у человечества. Пусть определят, все ли я сделал, что смог, для блага своей страны. И не только для одной страны — энергетика интернациональна. Во всяком случае, пока я был у руля, аварий и катастроф не происходило, атомные станции не взрывались, радиация не распространялась и на наследственность не влияла, а утечки и выбросы были только в пределах нормы…

— Ха-ха-ха! — взорвалось заливистым, жутким смехом все окружавшее Мисюру общество. Кривлялись, открывая беззубые, с зеленоватыми деснами рты и обнажая мощные, как у пресмыкающихся, клыки. — Убедил! Обрадовал! Велики заслуги! Не было аварий, не было радиации! Только мы-то откуда взялись?

Ангел гибели

Непонятного цвета тварь короткими перебежками двигалась по потолку. Замирала, приседая, как бы вжималась в известку. Широко растопырив лапы с расплюснутыми пальцами, осторожно подкрадывалась. Потом плевала длинным языком, и очередная муха исчезала мгновенно и надежно. Летеха на соседней койке поглядывал на нее с неодобрением. Он был совсем зелененький, только что вылупившийся из училища. Наверное, думал: «Если такая дрянь за шиворот шлепнется, очень неприятно будет». Мне она тоже не нравилась, но мухи, если честно, не нравились еще больше. Я-то уже насмотрелся по самые брови. По ночам всякие твари выползают из голой пустыни на бетонку греться: асфальт долго хранит дневное тепло. Каких только нет. И ящерицы, змеи, черепахи тоже выползают. Под ногами скользят, хрустят под колесами. А мухи — это просто смерть. Чья-то смерть, а завтра, может быть, твоя. Кружат, как стервятники, жирные, блестящие. Мерзко.

Хотя для меня все это уже не имело значения. Лейтенант двигался туда, а я — оттуда. А как там? Там пыль и мухи. Мухи и смерть. Мы все там несем в себе смерть, свою и чужую, и смерть отшвыривает от нас, и смерть притягивает к нам. Там постоянно хочется пить и пьешь поганую воду, которой вечно не хватает. Там враг бывает своим, а свой — врагом. Свой, если выпил ночью воду из твоей фляжки, — враг, страшнее нет. И нет ближе друга, чем узкоглазый предатель, ведущий тебя тайными тропами, чтобы ты убил его брата, соседа, шурина. Он отстреливаться будет вместе с тобой до последнего, и из собственной фляги тебя напоит, потому что ты — его жизнь.

Я семь раз не верил, что выйду.

Теперь все. Теперь домой.

Теперь забывать, пока не забудется.

— Ну, и как там, на войне? — спросила Маринка, одноклассница. Она теперь работала продавщицей в отделе пластинок в универмаге. — Вернулся?

— Война — это вроде брачных радостей, — отшутился я. — Рассказать невозможно, надо самому испытать.

Но все же стал врать, изображая в лицах и постепенно входя в настроение, так что вскоре Маринка уже хохотала, и другие продавщицы прислушивались, а покупателей в отделе не было: время дневное и до конца месяца далеко.

— Ты заходи! — сказала мне Маринка. Пока я служил, она вышла замуж. Обычное дело.