Ангел боли - [57]

Сначала Харкендера не удовлетворяло и не радовало использование зрения и ума Люка Кэптхорна. Мирок слуг был тесным и низким, иногда Харкендер думал, что ему было бы интереснее наблюдать за блохой, живущей за подкладкой. Люк был не лишен любопытства — напротив, он оказался неплохим соглядатаем, — но то, что его сильнее всего интересовало, представляло мало интереса для Харкендера.

Для Люка информация была источником сплетен, и крайне редко — способом жалкого шантажа. Его амбиции не шли дальше удовлетворения корысти и похоти, и расправлялся он с полученными деньгами не более умело и ловко, чем со служанками, которых он постоянно старался заманить или затолкать в свою постель. Он пил скверный джин, играл в азартные игры без малейшего представления о принципах вероятности, и его разговоры с теми, кого он считал своими друзьями, были лишены смысла и цели и наполнены лишь вульгарными непристойностями.

В течение первых дней, когда он периодически становился обитателем сознания Люка, Харкендер безуспешно силился найти какое-то достоинство или заслугу в той связи, которая образовалась между ним и этим человеком. Он не сомневался, что Зиофелон с какой-то целью создал эту связь, но не представлял, в чем она заключалась. Как урок смирения она быстро исчерпала свою поучительность. Харкендер был рожден для жизни собственника, а не слуги, но получил свою долю жалкого подчинения в школе, так что благодаря Люку Кэптхорну он не мог познать большего ничтожества. Изучение личности Люка также не представляло большого интереса. Новым связям Харкендера с его бывшим слугой не хватало силы; некоторое время можно было поражаться глубокой вульгарности Люка, но это скорее было следствием недостатка чего-то, чем самостоятельной чертой. Видеть глазами Люка означало получить примитивную картину мира, переданную наиболее грубым миропониманием — но однажды удивившись его грубости, мало что оставалось смаковать.

Но если Зиофелон решил использовать Люка как лекарство против тщетной изощренности ума, приведшей Харкендера к гибели, то оно не помогло. Некоторое время Харкендер предполагал, что Люк передан ему как средство для экспериментов. Учитывая, что желания человека были такими примитивными, а интеллект таким слабым, Харкендер решил, что, возможно, его удастся контролировать. Он рассматривал доступ к сознанию Люка как предложение Зиофелоном тела, которым он мог управлять и сделать своим собственным. Но сколько бы он ни старался, ему даже не удавалось расслышать или увидеть что-то помимо гнусного спектакля мироощущения Люка, не говоря уж о том, чтобы контролировать тело или разум молодого человека. Он мог разделять впечатления Люка, но не мог управлять ими.

Несмотря на то, что он не мог сознательно контролировать кого-либо из своих наблюдателей, Харкендер тем не менее задумывался, насколько его случайное присутствие может влиять на тайные глубины их способности к ощущениям. Иногда он безнадежно искал свидетельства происходящей с Люком перемены, пусть и медленной, отражающей любознательность обитателя его разума. Но ничего не происходило, даже меньше, чем ничего, так как Харкендер различал в остальных своих наблюдателях естественный процесс ментального роста и мудрости, которые были совершенно не сродни упорной кэптхорновской тупости.

Наконец — ещё до того, как произошло какое-нибудь событие, которое можно было бы счесть причастием — Харкендер пришел к выводу, что роль, которую Люк играет в разворачивающейся программе Зиофелона, была определена не тем, что он есть, но тем, куда ему предстоит отправиться. Когда он пришел к этому заключению, Харкендер перестал рассматривать болото будней Люка Кэптхорна как загадку и просто использовал его, чтобы скоротать время, получая из этого все возможные крошечные кусочки удовлетворения. Он считал Люка худшей из троицы душ, которые были открыты его наблюдению, и обычно предпочитал использовать глаза остальных, но он терпеливо и снисходительно переносил возникающую необходимость иногда наблюдать существование Люка. Это была необходимость, так он не мог выбирать между своими наблюдателями, выбор диктовал Зиофелон, также как иногда он требовал отказа от силы видения и возврата в тюрьму собственного слепого организма и кошмарных встреч с Ангелом Боли.

Разобравшись со всеми неудобствами, Харкендер не мог не отметить одно серьезное преимущество, которое ему давало зрение Люка. Кэптхорн, по меньшей мере, не был слепым. Используя его зрение, он мог забыть о собственном несчастье. Боль, которая позволяла ему использовать чужое зрение, не прекращалась благодаря разделению этой способности, но обычно облегчалась. Иногда он ощущал боль своих наблюдателей, но как бы им ни было плохо, этой боли никогда не удавалось серьезно утяжелить его ношу.

Агония, как оказалось, легко отрицала логику простого арифметического подсчета.

Люк мало страдал от собственных болезней, за исключением периодической зубной боли и похмелья, он был мужчиной крепким и достаточно трусливым, чтобы избегать травм и ранений. Если бы его развлечения могли лучше компенсировать боль Харкендера, то союз этих двух мог бы считаться действительно выгодным, но так не получалось. Люк был из тех пьяниц, которые редко находят время для радости, но в основном стараются забыться, а в редкие моменты, когда ему удавалось соблазнить кого-нибудь грубым совокуплением, его действия были порывистыми и безыскусными, годными разве что для разрядки, но не для чувственного наслаждения. Харкендер, помнящий свое прежнее «я» ценителя доброго вина и нетрадиционного секса, не находил в удовольствиях Кэптхорна ничего, что могло бы отвлечь его от страданий.