Ангел боли - [22]

На сцене героиня пьесы, заключенная в гареме против своей воли, должна была впервые испытать на себе строгость его дисциплины. Бывшая фаворитка, боясь замещения новой, очаровательной и гордой красавицей, подстроила ситуацию так, чтобы девушку подвергли наказанию поркой. В каждой мелодраме миссис Муррелл присутствовала центральная сцена, в которой одна из её красоток получала привилегию подвергнуть наказанию другую.

Роль героини в данном случае исполняла девушка, обозначенная миссис Муррелл как Софи; на ней был парик медового цвета, должный символизировать как невинность, так и английское происхождение. Её запястья, связанные непристойно толстой веревкой, были привязаны к крюку, закрепленному на раскрашенной стене в глубине сцены.

Палач носил яркий тюрбан, но остальная одежда не могла скрыть то, что это была девушка, играющая роль слуги-кастрата. Плеть, которую она несла, была явно искусственной: скорее веревка из тех, которыми подвязывают гардины, чем настоящая девятихвостка. Несомненно, и такая плеть могла причинить сильную боль, если бы была использована с силой, но девушка, которая размахивала ей, не настолько вошла в роль, чтобы вложить полную меру жестокости в свои движения.

Крики жертвы делали зрелище убедительнее, при этом громкость крика регулировалась исполнительницей роли так, чтобы звуки не утрачивали страстности. Тем не менее, гораздо убедительнее играла актриса, изображавшая противницу блондинки, чьи темная кожа и иссиня-черное одеяние неплохо подчеркивали её игру в страстную ревность и жажду крови — возможно, дело было в подлинности чувств, — и публика с энтузиазмом присоединилась к её пантомиме явного воодушевления.

Отношение самой Мерси Муррелл, линза, через которую по необходимости наблюдал происходящее Дэвид, было отчасти изучающим, отчасти пренебрежительным. Она оценивала способности своих актеров очень точно, измеряя силу каждого их жеста. И в тоже время она наслаждалась своим презрением к юным денди и прочим кобелям, которые гораздо искреннее верили в происходящее на этой маленькой сцене греха, чем когда-либо в любую из трагедий на Друри-Лейн, куда они водили своих неудачливых жен.

В других условиях Дэвида бы развеселило то, как миссис Муррелл изображает мизантропа, даже в своих тайных мыслях презирая клиентов, чьи дорогие аппетиты позволяли ей жить в роскоши. Но в данной ситуации удивление препятствовало всякой возможности развлечься.

«Почему я здесь? — спрашивал он себя. — Какой может быть в этом смысл?».

Погруженный в сознание миссис Муррелл, он видел и то, что холодность её была окрашена завистью, и то, что всепоглощающая ненависть, которую она испытывала к мужским особям, основывалась на неудовлетворенности собственным недостатком женственности и недостатком чувственности, который следовал из этого. Он также видел, что она извиняла себе эту маленькую слабость. Будь она мужчиной, думала она, она была бы ужасающим воином, тщеславным чудовищем, дефлоратором — но в реальном мире могла только сводничать да развлекать мнимых насильников.

Это был ничтожный образ жизни, она знала это, но и он имел свои преимущества.

Дэвид стеснялся своего пребывания здесь, хотя он попал сюда не по собственной воле и не мог бы уйти, как бы ни хотел. Он упорно считал, что должен быть какой-то смысл — что-то, на чем он может сосредоточить свое внимание, что-то, примиряющее его со спецификой сознания, которое ему приходилось разделять.

Сцена порки сменилась спокойной интерлюдией, в которой выпоротую Софи, плачущую и рыдающую, утешала наиболее отверженная и презираемая из обитательниц гарема, которую играла неуклюжая горбатая девушка, в мыслях миссис Муррелл названная Гекатой. На самом деле Геката была немой, и это не позволяло ей произносить реплики — но волшебство театра, которое работало даже на этой сцене, обращало её недостаток в преимущество. Это немое изображение доброты и беспомощности, передаваемое в основном странно смущающим взглядом, было неожиданно эффектным.

Геката на короткий момент привлекла и удерживала внимание Дэвида, но он не мог настаивать на своем любопытстве, так как взгляд миссис Муррелл отказывался задерживаться на уродливом теле девушки.

Те представители толпы, которые минуту назад криками поддерживали палача с плеткой, теперь вынуждены были остановиться, позволить своим буйным сердцам замедлить ритм. Миссис Муррелл знала, что они всего лишь собираются с духом, чтобы в полной мере вкусить удовольствие от надвигающейся сцены дефлорации; в пантомиме нежности и ободрения было что-то, что затрагивало струны в их парадоксально запутанных душах.

Пока вся аудитория, казалось, замерла в смущении, миссис Муррелл бросила взгляд на человека, севшего напротив неё. Теперь он наклонился вперед — не столько со сладострастием, сколько с насыщенным любопытством. В тусклом свете миссис Муррелл не могла разобрать, какого цвета были его глаза, но несложно было обнаружить, что они смотрят на уродливое лицо Гекаты.

Миссис Муррелл не слишком удивилась такому вниманию. Она давным-давно открыла, что мужчины не всегда ценят в проститутках красоту. Она знала, что есть те, кто находит извращенное удовольствие в уродстве и ценит безобразие своих жертв. Она полагала, что может понять это извращение на некотором отдалении, как ученый. Некоторых мужчин, как она знала, слишком хорошо приучили бояться и презирать собственную сексуальность, и они отыскивали своеобразные способы наказывать себя за её проявления.