Ангел боли - [14]

У него есть другие занятия, кроме как оплакивать потерю Эдема, потому что он слышал молитвы Сатаны и научился сосуществовать с Ангелом Боли. И если случайно он вернется в сад, где обитал Адам, он не удовольствуется, как волки, жизнью в радости возвращенной невинности.

Напротив, он сосредоточится на исследовании далекой бездны и устроит побег.

Она совсем не изменилась.

Если судить только по внешности, она была на двадцать лет моложе, чем его любимая Корделия.

Но для неё время оставалось неподвижным, её красота была неснимаемой маской. Она могла быть глубокой, как кожа, но она была неприкосновенна.

Она мягко и нежно произнесла его имя, словно возлюбленная.

Лидиард долго не мог найти слов. Он не хотел называть её имя, чтобы только его отношение не выразилось случайно в звуках. Наконец он сумел выговорить:

— Чего ты хочешь, Мандорла?

Она улыбнулась и внимательно осмотрелась.

— Какая мрачная маленькая каморка, — сказала она, игнорируя все его попытки притворства со смертельным презрением. — Такая пустая, такая убогая. И все эти освежеванные и раскрашенные тела для компании! Я благодарна своему человеческому обонянию хотя бы за то, что оно почти ничего не чувствует, хотя мое острое зрение справляется немногим лучше, окруженное таким убожеством. Ты теперь доктор, как я понимаю?

— Доктор философии, — сказал Дэвид, радуясь, что его голос так ровен, гордясь способностью оставаться спокойным и подбирать слова. — Хотя я и работаю здесь, я не занимаюсь медицинской практикой, я работаю на университет. Я анатом, но своего рода. Исследователь физиологии человека.

— Исследователь боли, — сказала она. — Я читала твою книгу.

— Ты читаешь научные журналы? — скептически спросил он. — Я и не знал.

Его тон был настолько ровным, насколько возможно, но она снова смотрела на него, и он наблюдал, как она хмурится, сохраняя маску самообладания. Он видел, как постепенно она понимает, что морщины на его лице были не просто свидетельством возраста, и он пытался определить её реакцию. На один короткий момент в её глазах появилось что-то похожее на жалость, но жалость была тем чувством, к которому её порода имела мало склонности, и он не был удивлен, заметив, как жалость сменяется чем-то более сходным с отвращением.

Тем не менее, когда она заговорила снова, можно было подумать, что она искренне заинтересована.

— В чем дело, Дэвид? — сказала она — Ты болен! Я никогда не видела, чтобы кто-то был так бледен.

Он попытался улыбнуться, надеясь, что это не будет выглядеть как предсмертная гримаса.

— Я уже давно болен, Мандорла, — сказал он. — Я совершенно привык к этому. Могу только принести мои извинения, если вид человеческой слабости пугает тебя. Если бы я мог изменять свою форму, я бы скрыл следы моего нездоровья, но я не умею.

Мандорла села на кресло, куда часто садились студенты, получая задания. Он бы хотел, чтобы кресло было не таким изношенным, а его дерево — не столь ветхим.

— В чем дело? — спросила она с искренним интересом. Её голос был так же красив, как и её глаза.

— Жестокий ревматоидный артрит, — сказал он ей. — Он дошел до той стадии, когда хрящи в суставах почти полностью окостеневают, а кости деформируются. Поясничный отдел позвоночника начинает застывать, но я все ещё могу ходить, хотя и с трудом. Особенно болезненно это ощущается в пальцах — но надеюсь, я смогу пользоваться руками ещё несколько лет. В конце концов я стану калекой, но это не смертельная болезнь. Иногда у меня случаются приступы лихорадки, но я привык к высокой температуре.

Она спросила:

— Это очень больно?

— Я привык и к боли, — ответил он, зная, что она поймет, что он имеет в виду. — Даже человек может вынести толику боли, если её нельзя избежать, а настойка опия помогает мне перенести самые худшие моменты. Я бы легче переносил эту тяжесть, если бы был уверен, что болезнь вызвана случайностью, но и знание того, что она вызвана теми, кто заинтересован в моей боли, не делает её непереносимой.

Женщина медленно кивнула.

— Думаю, теперь я понимаю твой труд немного лучше, — сказала она.

Он шевельнул пальцами, чтобы облегчить боль, не пытаясь более скрывать слабость.

— Ты действительно читала мою работу? — спросил он, не желая воспринимать эту информацию как особо лестную.

— Когда мы виделись в последний раз, — сказала она, так обыденно, словно речь шла о вечеринке в саду или ином светском мероприятии, — я только-только научилась читать. Я презирала письменную речь, так как это было изобретение человека — а особенно потому, что Глиняный Человек и Пелорус стали такими старательными учениками. Я придерживалась убеждения, что мой способ разбираться в вещах был лучше. Но я прочитала твою работу, и труды сэра Эдварда. Я даже прочитала «Истинную историю мира».

— Хотел бы я её прочитать, — правдиво сказал Дэвид. — Сэру Эдварду так и не удалось раздобыть ни одного экземпляра.

— Тебе следовало обратиться ко мне, — сказала она, усмехаясь. — Я могу раздобыть что угодно, было бы время.

— Что изменилось? — полюбопытствовал Дэвид. — Что заставило тебя учиться?

— Мир изменился, — сказала она с простотой, которую так легко было спутать с простотой утверждения. — Ты можешь считать меня глупой, я знаю, и я знаю, что у тебя есть для этого основания, хотя раньше я этого не понимала, но ты должен понимать, что в глазах бессмертных мир смотрится совершенно иначе. Я жила много тысяч лет, и я видела изменения более существенные, чем что-либо сделанное человеческими руками. Ты представляешь историю на свой лад — так, словно что-то знаешь о ней на самом деле, как калейдоскоп перемен. Но для меня это нечто иное — пустыня неизменности, в которой затерялись немногие капли истинного творчества. Пелорус однажды сказал, что мой взгляд неверен, но я подумала, что он заразился безумием Глиняного Человека и был введен в заблуждение наследием, данным ему Махалалелем. Теперь я знаю правду. Я понимаю, что, несмотря на слабость человеческих рук и слепоту человеческих глаз, великая машина труда тысяч людей является властью, которую не стоит презирать, и великий инструмент совместного разума тысяч людей обладает собственным пониманием. Мир изменился для меня незаметно, но теперь я сама изменяюсь. Впрочем, не заблуждайся на мой счет. Я все равно волк. В душе и в сердце я все равно волк.